Каждый раз, попадая сюда, Сергеев недоумевал, как Тимуру и его соратникам удалось создать при полном хаосе настолько жизнеспособную систему. Труд и талант, вложенные в эти развалины, превратили их в островок цивилизации. И пусть тут не работал водопровод, пусть генераторы включались только в случае острой необходимости, во время срочных ночных операций, когда обойтись светильниками или факелами было невозможно. Пусть отопление было печным, а туалеты – обычными сортирами казарменного типа на несколько посадочных мест, но все это настолько напоминало прежнюю жизнь, что Сергееву хотелось себя ущипнуть и не проснуться.

Тимур встретил их у входа, в пуховике с капюшоном, наброшенном поверх фланелевой рубашки, в джинсах и тапочках. Домашний, пахнущий антисептиками и неуловимо постаревший со времени их недавней встречи.

Сергеев видел, что Красавицкий потихоньку сдает – сказывались и изнуряющий режим работы, и возраст, и нервное напряжение, в котором Тимур жил без отпусков и выходных, непрерывное, как сердцебиение.

– Могу предложить тебе и твоему Санчо Пансе ванну, – говорил он через плечо, ведя их по длинному больничному коридору, освещенному факелами, воткнутыми в самодельные держатели. – Горячая вода, представляешь, Сергеев! Настоящая горячая вода! Тем более, господа хорошие, что, хоть амбре от вас и нет, выглядите вы не совсем стерильно.

Мадам Говорова, возникшая в одной из дверей, несмотря на нестерильность Сергеева и Молчуна, обняла их обоих, крепко прижав к могучей груди, затянутой в махровый халат.

В коридоре было достаточно тепло – печки-буржуйки, стоявшие по его концам, были раскалены до ровного красноватого свечения. За этим следил дежурный – рослый детина с коротким автоматом на плече, в легкой рубашке. На предплечье у него была белая с красным крестом повязка.

Детина явно смутился при появлении в коридоре такого количества людей. Дежурная сестричка – хрупкое создание в застиранном, но чистеньком белом халате и такой же белой ностальгической косынке – примостилась у стола со стоявшей на нем толстой свечой и читала книжку, а парень выхаживал вокруг гоголем.

– От ванны не откажемся, – сказал Сергеев, чувствуя свою «сбрую» и рюкзак с притороченной к нему кобурой неуместными в такой мирной обстановке. – Намерзлись мы и выпачкались. Слушайте, Тимур, Ириша, вы не слышали, кто тут у вас в округе бузит? Ничего такого не было?

Сергееву не показалось. Он был уверен, что Говорова и Красавицкий переглянулись.

– Значит, встретились? – скорее констатировал, чем спросил Тимур, открывая дверь в так называемую комнату для гостей. – Ну земля им пухом. Заходите, заходите – потом расскажу!

Вода в ванной уже нагревалась. Скорее всего, Красавицкий отдал распоряжение, когда шел их встречать, не дожидаясь согласия. Что может быть лучше для путника после зимней дороги, чем горячая ванна, горячий чай, горячая еда! Как настоящий хирург Тимур решил, что гостям надо начинать с горячей воды. Сергеев, который все еще нес в себе промозглый холод развалин, предпочел бы начать со второго или третьего пункта программы.

Под большим, сваренным из нержавейки баком, стоящим на специальном постаменте, в толстостенном металлическом поддоне на ножках пылали дрова. Из бака к двум деревянным бочкам большого диаметра тянулись трубы. Такие же трубы шли к бочкам и от бака, под которым огонь не пылал.

– Давайте раздевайтесь, – сказал Тимур, усаживаясь на подоконник. – Вода еще с девяти вечера теплая. Мы думали нескольких больных помыть, а потом решили повременить.

Он почесал небритую щеку, а потом свой массивный, покрытый белой щетиной подбородок и поднял глаза к чуть закопченному потолку, в который уходила вентиляционная труба, нависающая над баком огромным пирамидальным раструбом.

– Появились у меня сомнения. Больно уж там раны были нехорошими и заживление…

– Гм, гм, – кашлянула Ирина Константиновна и достала из кармана халата пачку сигарет.

– Ах да, – спохватился Красавицкий, – и действительно… Давайте, ребята. Вам же утром уходить. А еще бы поесть да вздремнуть надо. Да и поболтать хочется. Прыгайте, пока вода хорошая.

Молчун недоуменно посмотрел на Говорову, а потом на Сергеева. Ирина, которая на своем веку повидала столько голых мужиков, что, взявшись за руки, они бы стали цепью отсюда до Москвы, усмехнулась.

– Я постою у окна, – «пропела» Говорова удивительно густым контральто, которое всегда восхищало тех, кто с ней виделся в первый раз, и не переставало поражать своей бархатистостью впоследствии. – Покурю. Отвернувшись, естес-с-с-с-с-твенно. Так что, дружок, можешь не стесняться.

Звук «с» она протянула, но не прошипела его при этом, а словно превратила в долгое «э». Эстэссстно. Это означало, что сейчас Говорова была в образе гранд-дамы.

Сергеев подошел к длинным лавкам, стоящим вдоль стены, и, подавая пример, начал разоблачаться. Молчун устроился рядом.

– Так кого мы встретили, Тимур? – спросил Сергеев, стаскивая через голову свитер. – Что это были за «неуловимые мстители»?

Красавицкий чуть стушевался, на мгновение задумавшись: говорить, не говорить. Это размышление настолько четко нарисовалось на его чуть одутловатом, с глубокими складками вдоль крыльев носа лице, что Михаилу стало понятно, что умение врать, скрывать и выкручиваться никогда не было сильной стороной хозяина Госпиталя.

Резать и шить людскую плоть он умел. Организовать и повести за собой – тоже умел. Умел быть жестоким, когда надо. А вот в политику, дипломатию или разведку его бы не взяли. Не подходил по сути.

– Да видишь ли, Миша, – начал он нерешительно и с тоской и надеждой посмотрел на могучую спину Ирины, застывшей у заклеенного тонировочной пленкой окна. – Тут такое дело…

Он вздохнул. Посмотрел на неподвижную Говорову и опять вздохнул.

– Да, наши это, – сказала Говорова, не поворачивая головы. – Вернее, когда-то эти ребята были наши. Головко проект. Он его «Взгляд в будущее» называл.

Она сделала паузу, затягиваясь густым сигаретным дымом, и продолжила:

– Ну вы там скоро? Давайте по бочкам! А то мне этот пейзаж за окном порядком надоел. Столько лет смотрю, смотрю, а там одно и то же!

Молчун прошлепал босыми ногами по истертому до прозрачности в некоторых местах линолеуму и, попробовав ногой воду, ловко соскочил в бочку, сверкнув при этом голыми мускулистыми ягодицами.

– Будет остывать, – сказал ему Красавицкий, – махни рукой, добавим горячей.

Молчун кивнул и, погрузившись в горячую воду по подбородок, невольно расплылся в улыбке, а Сергеев подумал, что, наверное, это была первая ванна в его жизни. От этой мысли его накрыла такая волна нежности к этому смуглому, худому парнишке, с телом, покрытым шрамами, более подходящими опытному гладиатору, чем юнцу, что Михаил едва не задохнулся.

– Головко уже пару лет пытался поиграть в Макаренко, – произнес Красавицкий извиняющимся тоном. – Все ему хотелось открыть путь к светлому будущему грядущим поколениям.