В том же духе дело идет дальше, 17 марта были казнены: какая-то служанка, два крестьянина и два члена ордена Людовика.

31 марта смертной казни подвергается госпожа Шан-Ларие за то, что она назвала казнь своего мужа делом тирании.

После казни гебертистов и дантонистов трибунал стал выносить смертные приговоры с еще меньшею, кажется, разборчивостью, чем раньше. Если сопоставить жертвы по их общественному положению, то получается какая-то хаотическая смесь. Одновременно с немецким ученым Евлогием Шнейдером на эшафоте умирает приказчик какого-то лавочника. 13 апреля погибают Шометт, Гобель и жены Гебера и Камилла Демулена. Прелестная Люсиль Демулен, дети которой часто играли на коленях у Робеспьера, храбро положила свою голову на плаху. 24 апреля казни подвергаются тридцать три обывателя города Вердена за то, что они когда-то оказали радушный прием пруссакам; между прочим, к смерти было приговорено двенадцать женщин, между ними одна семидесятилетняя старуха и несколько молодых девушек в возрасте от 18 до 22 лет. Эти милые существа не тронули ни судей, ни палачей, но народ был тронут; он, вообще, начал уже выказывать отвращение к этим бойням. 5 мая были казнены три молодые модистки; 8 мая – 28 генеральных откупщиков, среди них знаменитый химик Лавуазье, который просил четырехнедельной отсрочки казни, чтобы окончить одно важное открытие, но председатель трибунала Коффеналь ответил ему: «Нам не нужно ученых». 10 мая были казнены две шестидесятилетние монахини и одна семидесятилетняя швея; 28 мая – два винодела, портной с женою, мельник, извозчик, бочар, слуга, швея, поденщик, рабочий табачной фабрики, стекольщик; 14 июня – портной, два стекольщика, торговец лесом, кучер, маляр, мясник, садовник, два типографщика и двадцатичетырехлетняя прачка, по имени Гармассин. В чем могла провиниться эта бедная прачка? Может быть, она стирала на роялистов и этим самым содействовала реакции?

Затем списки казненных становятся все длиннее и длиннее. 16 июня было казнено 54 человека, между прочими 39 рабочих и около 10 служащих. Бывали дни, когда число осужденных доходило до 80.

Так дело шло до падения Робеспьера. И всегда из 50 жертв около сорока человек принадлежало к бедным и трудящимся классам.

Подобно судьям, среди которых особенно неистовствовал председатель трибунала Дюма, и некоторые члены комитетов старались доказать свой патриотизм доведением системы ужаса до крайностей. Они соперничали друг с другом в этом отношении, и их соревнование стоило многим людям жизни. Тут мы расскажем только один факт, прекрасно характеризующий общее положение дел в то время. Некий Ладмираль стрелял в Колло д’Эрбуа и промахнулся. Народ отнесся очень участливо к Колло д’Эрбуа, и в душе Робеспьера загорелась зависть: ему хотелось тоже стать объектом покушения. Поэтому, когда какая-то девушка появилась однажды в доме, где жил Робеспьер, и спросила, нельзя ли его видеть, ее арестовали. Арестованная оказалась двадцатилетней Цецилией Рено, дочерью владельца бумажной фабрики. У нее нашли в кармане два маленьких перочинных ножика. Когда же эта, очевидно, экзальтированная девушка сказала: «Я хотела посмотреть, как выглядит тиран!», то покушение было готово, и началось громкое дело. Ладмираль и Цецилия были представлены, как главари заговора, вдохновителем которого был Питт; в соучастии были обвинены все арестованные к тому времени лица с более или менее известными именами. Вместе с Цецилией обвинялись: ее отец, братья и тетка. В это дело впутали также госпожу де Сент-Амарант, ее дочь, сына, зятя, бывшую любовницу этого зятя, а также всю прислугу. В общем, к делу были привлечены 61 человек, среди них 10 женщин. Тщетны были всякие протесты, а на заявление Ладмираля о том, что он всех этих людей совсем не знает, не было обращено никакого внимания. Все были осуждены, как участники одного и того же заговора, и 17 июня их повели в красных рубашках на эшафот. Этот процесс был раздут, главным образом, стариком Бадье, знавшим, что Сент-Амарант содержала игорный дом, в котором, как говорили, бывает также брат Робеспьера. Бадье рассчитывал, что этим ему удастся скомпрометировать Робеспьера.

В это время были также открыты пресловутые заговоры в тюрьмах. Среди арестованных вращались наемные шпионы, передававшие правительству действительные или только мнимые слова и выражения арестованных; а на основании этих шпионов людей потом осуждали.

Фукье-Тенвилль вскоре оказался не в силах один справляться с делами трибунала. Пришлось дать ему помощников; а затем трибунал был разделен на секции. Сам Фукье приходил в ужас от всей этой массы казней и однажды, проходя с одним из своих знакомых по какому-то мосту через Сену, он сказал, что ему кажется, будто в Сене течет кровь, а не вода.

Народ никогда не относился к революционному трибуналу с особенной симпатией. Он прекрасно понимал, что все эти казни нисколько не улучшат его положения. К тому же, как мы знаем, большая часть жертв принадлежала к низшим слоям народа. Поэтому очень часто позорные колесницы встречались свистками и криком, и жители тех улиц, по которым провозили осужденных к месту казни, закрывали ставни своих домов. Тогда правительство приказало вести позорные колесницы через Сент-Антуанское предместье; оно думало, что революционно настроенные рабочие этого предместья будут одобрительно относиться к казням, но и рабочие относились с отвращением к позорным колесницам и также закрывали ставни своих домов. Они даже удерживали своих любопытных жен, чтобы те не шли смотреть на казнь.

Из 2750 человек, казненных в Париже, только 650 человек принадлежали к состоятельным классам и занимали известное общественное положение. Остальные 2100 жертв принадлежали к бедным неимущим сословиям. Таким образом, люди добродетели пролили больше бедной крови, крови рабочих классов, чем крови знаменитых людей. И рабочим массам было непонятно, почему для отражения нападения союзных европейских государств надо проливать кровь бедных и неизвестных рабочих, крестьян, поденщиков, женщин, швей и прачек? И когда впоследствии агенты Робеспьера появились в предместьях и просили рабочих прийти на помощь «Неподкупному», рабочие ответили им:

«Мы умираем с голоду, а вы думаете накормить нас казнями».

В то время как позорные колесницы ежедневно увозили к эшафоту десятки жертв, диктатор Робеспьер раздумывал над тем, как бы упрочить свое государство добродетели подходящей религиозной основой. И он пришел, наконец, к тому заключению, что надо заставить квнвент признать существование Высшего Существа и бессмертие души.

Робеспьер не понимал, как смешно решать такой вопрос постановлением большинства. Он произнес 7 мая в конвенте длинную речь, в которой доказывал, что идея бессмертия души придаст народу больше мужества и патриотизма. Между прочим, он сказал следующее: «Невинность, восходящая на эшафот, заставляет бледнеть тирана на его триумфальной колеснице; разве она обладала бы этой силой, если бы могила уравнивала угнетателя и угнетенного?» Все эти фразы рабски подчинившийся Робеспьеру конвент встретил аплодисментами, и никто не отважился выступить с простым заявлением, что постановление конвента не может служить доказательством существования Высшего Существа и доказательством бессмертия души. Как бы там ни было, конвент издал следующий декрет: