Дитер схватил коржик из стеклянной вазочки на подоконнике и грыз его, пока Леня вытаскивал из кладовки картины и выстраивал их вдоль стен…

При виде картин он сначала умолк, потом быстро спросил:

— Я могу делать фото?

И, сунув коржик в нагрудный карман куртки, достал из другого кармана — их у него оказалось множество, — какой-то чудной, совсем маленький фотоаппарат, похожий на чехол от очков, стал бегать вокруг картин, приседать, примериваясь, и нацеливать на них глазок камеры.

— Да вы сначала так посмотрите! — сказала Вера. — Что за манеры у знатоков!

— О, не беспокойтесь! — отозвался он живо…

Иногда выпрямлялся, возвращался к какой-нибудь одной, отодвигал от нее те, что стояли рядом, обособлял и, присев на корточки, трогал пальцами поверхность холста, вынюхивал живописный слой, водя тонким породистым носом сверху вниз…

— Вы работаете мастихином? — спросил отрывисто. Вера улыбнулась, сказала:

— …и мастихином, и пальцами, и носом, и кулаком, и пяткой…

И Дитер кивнул с совершенно серьезным видом.

Особенно застрял на небольшой картине, где обнаженная черноволосая женщина полулежала в окружении целой стаи невиданных, экзотической окраски, поющих птиц, завороженно уставившись в низ своего живота, откуда вылуплялась очередная птица, — еще один голос, еще одна трель в этом райском хоре… По всему холсту в оперениях птиц, в неподвижных, искаженных вожделением, лицах-масках мужчин на заднем плане — разгорались пожары синего, оранжевого, зеленого и лазурного… И угасая, пеплом отзывались в фоне картины. Этот контраст создавал необычайное энергетическое напряжение…

— Она… поет? — вдруг спросил Дитер, сидя на корточках, снизу вверх глядя на Веру. — Я чувствую музыку… Не знаю, как сказать…

— Да, — Вера кивнула. — Это «Поющая библиотекарша».

— Библио-текар-ша?! О, как странно!.. Я чувствую музыку… но… не понимаю: она родит… птицу? Очень сильный образ. И сильно написано… Да… — сказал он, наконец поднимаясь… — Спасибо, Леонид… Вот за это — ужасное спасибо!..

Леня выглядел чрезвычайно довольным, как будто сам писал все эти картины…

— Три самые лучшие ты увидишь завтра на выставке, Дитер, — сказал он.

Выяснилось, что немец приехал буквально на пять дней, остановился в гостинице «Ташкент», и за такое короткое время должен обойти все интересные мастерские, составить список, написать свои рекомендации и комментарии… Предложить проект… А там уже дирекция галереи будет решать — что делать с этим материалом, как выстраивать экспозицию…

— А на вас я бы хотел написать статью, Вера, — добавил он. — Вы совсем выдвигаетесь из этого э-э-э… общества… Советские художники нас не интересуют… Антисоветские сейчас будут в моде несколько лет… но и это пройдет. Вы — не имеете отношения ни к этим и ни к тем. Я вижу в вас хорошую конъюнктуру… Все зависит от того, что из художника… э-э-э… приготовить. Простите, я понятно сказал?

— Да что уж тут непонятного, — заметил Леня, совершенно счастливый. — Я же тебе говорил, Дитер!

— Я мог бы завтра после выставки иметь от вас интервью? — спросил тот, разглядывая Веру голубыми улыбчивыми глазами.

— Не знаю… А как это делается? — спросила она. — И кому это нужно?

И Леня с Дитером рассмеялись…

— Я тебя предупреждал, — сказал Леня…

* * *

Дитер действительно написал про нее большую статью — она была опубликована в одном из немецких журналов по искусству, как уверял Леня, — очень авторитетном. Там же, размером в целую страницу, была дана репродукция ее картины, — вполне приличного качества, — отметила она, удивившись. Значит, тот, похожий на очешник, фотоаппарат был весьма недурен… Статью им перевела Зинаида Антоновна, к тому времени совсем обезножевшая. Она сидела целыми днями в кресле на террасе, читала, вышивала… Когда Вера с Леней пришли, ее внучка накрыла стол и выставила бутылку вина, над которой, сложив ладони перед щуплой грудкой, горевал на пробке все тот же серебряный ангел… И пока они пили чай с домашним вареньем из айвы, Зинаида Антоновна вслух читала статью высокомерным скрипучим голосом и тут же переводила ее, а Леня быстро записывал…

Старая шелковица перед террасой разрослась еще пуще… Леня наклонился, подобрал с травы несколько ягод и сказал, что это редчайший сорт тутовника, царский, так и называется — «шах-тут»… На прощание Вера зарисовала в блокнот, уже порядком потрепанный, набросок: Зинаида Антоновна за столом. Антураж вполне ташкентский: рядом с рюмочкой — пиала.

— Бог вас храни, дети… — вздохнула она на прощанье… — Вот, хотела бы на Мишенькину могилу съездить, да ноги проклятые, оставили меня совсем… Приходите, приходите еще, посидим под ангелом…

* * *

Насчет самой статьи Вера полагала, что Дитер перемудрил, хотя какие-то вещи были угаданы довольно точно. Были и общие места…

Он писал, что художница заворожена карнавалом жизни, что ее тянет к острым и гротесковым темам и ситуациям, что увлекает ее скорее не глубокий психологизм, а именно застывший психологический отпечаток на лице; маска. Что нелепые люди на ее картинах, в своем мистериальном движении, на первый взгляд хаотичном, в конце концов, говорят об очень точных для нее, переживаемых тайнах бытия. Что ее картины — это хор греческих масок, переведенный на язык уличных балаганных певцов, акробатов, гимнастов.

И что все это у нее замешано на мощных массах и сгустках пластического преображения красочного теста, на сложных цветовых взаимоотношениях, дающих терпкую среду, в которой ее персонажи живут, а точнее, как бы разыгрывают жизнь…

Дальше шло собственно интервью, вернее, несколько коротких ее ответов на его ветвистые, рассудительные и рассуждающие вопросы, и от этого так называемого интервью возникало странное ощущение карусельной лошадки, крутящейся вокруг крепкой оси — какого-нибудь столба, — потому что столб никуда не девается, с какой бы скоростью лошадка ни крутилась под музыку.

«— Мешает ли вам в творчестве идеологическая заданность государственного искусства?

— Не понимаю, о чем вы…

— Но ведь вы не хотите сказать, что советская идеология никоим образом не затрагивает вас как художника, не пытается навязать свой диктат, не мешает творить?

— Мне мешает только нехватка денег.

— А как же советская власть, все эти годы держащая под контролем искусство в стране?

— Но ведь всегда какая-нибудь власть висит над головой… Художник эпохи Возрождения, расписывающий какому-нибудь герцогу потолок в зале капеллы, тоже зависел от его капризов… А дожи свободной Венецианской республики со своей кошмарной тюрьмой Поцци? Вы видели рожи этих дожей?