Из скромности я почти не остановился на моменте оклеветания меня Белянец и поддержки этой клеветы со стороны райкома. Это моя ошибка, результат несмелости мысли и природного тугодумства. Более или менее я разошелся, когда давал ответы моим оппонентам, т. е. клеветникам, вольным и невольным, отводившим меня. Один был настолько противен, что мне не хочется о нем ничего записывать. Просто морда и хулиган.

Громадным большинством мне два раза продлили речь. Кандидатура моя обсуждалась 2 часа. Я за себя получил 140 голосов, против — 360. Мои голоса — это большая победа, настроение было такое, что я боялся, дадут ли мне говорить.

29 апреля

Опять прекрасный день. Сегодня у меня прием турчанки, поэтому на конференции не был, а отправил туда лишь заявление по личному вопросу, в ответ на выпад секретаря райкома Персица.

Вечером — на праздновании 1 мая. Декламировал.

30 апреля

Чудная погода. Безукоризненная. Осматривал строящуюся дачу. Кажется, не хватит денег. Надо больше писать.

К вечеру через Москву проехал в Астафьево, к сыну. До боли жаль моих дочерей. Своими помыслами и настроениями они не со мной.

В «Сосны» за Мальцевым приехала машина от Молотова. Неизменно каждый выходной Молотов приглашает его.

Письмо т. Молотову. Копии т. Таль[254] и в редакцию «Известий».

«Прилагаю материалы к заседанию Всесоюзного Пушкинского комитета, а также вырезку из газеты „Правда“ от 30.01., из каковых документов видно, что 29.01.37 г. на заседании вышеназванного комитета были два доклада, один т. Бубнова, другой — мой. „Известия“ поместили сообщение только о первом докладе. Что касается моего доклада, то о нем даже не упомянуто как о факте. Между тем доклад был на тему, которая может интересовать читателей „Известий“, а именно о предстоящем проведении юбилея Пушкина за пределами СССР. Иностранный и советский читатель может по сообщению в „Известиях“ заключить, что ВПК совершенно не интересуется вопросами о том, будет ли и как отмечен пушкинский день народами за пределами СССР.

Это обстоятельство не заслуживало бы внимания и настоящего письма, если бы неупоминание моего официального доклада на официальном заседании не стояло в каком-то странном официальном отчете, что „Известия“ уже поместили однажды мою информацию о подготовке празднования юбилея Пушкина за границей, но… без моей подписи. Отсутствие подписи потом мне было объяснено тем, что при верстке газеты подпись под моей статьей выпала.

Не выпало ли также при верстке номера то место отчета о заседании ВПК, где говорили о моем докладе, отчета, который был одинаково сделан ВПК для всех газет».

* * *

На этом дневники отца обрываются. Как я говорила, он их передал на хранение своей сестре артистке Александринского театра в Ленинграде Августе Яковлевне Аросевой (по мужу Козловой), он делал небольшие зарисовки в своих записных книжках, они-то и помогли восстановить мысли и думы отца в последние месяцы его жизни.

За чтением брошюры Питкэрна[255] «В Испании». Он цитирует Перикла: «Нам незачем воздвигать памятники героям. Вся наша страна — гробница и памятник героям».

Большая усталость! Отчего? Только три причины могут быть: 1 — старость, 2 — много работы, 3 — семейная неустроенность.

Первая едва ли, ведь мне еще нет 48 лет. Вторая — тоже маловероятна: другие товарищи имеют больше работы, чем я. Третья причина — самая верная.

Ведь я ни разу не открыл дверь моего дома так, чтобы мне при встрече кто-нибудь улыбнулся.

Жену свою я не видел такою, чтоб она чем-нибудь когда-нибудь была довольна. Она, едва я появляюсь, начинает предъявлять претензии: почему я до сих пор не нашел домашней работницы или не искал зелени Мите (сыну), или не выхлопотал вовремя билет ее подруге и все в том же роде. Кроме того, жена имеет убийственную способность очень долго ворчать и каждый раз на одну и ту же тему: как здесь плохо жить и что со мной она теперь на совершенно новой базе и т. п. А мне между тем безумно требуется после тяжелых треволнений дня тишина и успокаивающая, товарищеская, дружеская ласка, вопрос о здоровье, о работе, о трудностях. Я этого не имею. К этой причине примыкает и действует на меня еще одна: а именно, постоянное чувство, что я не у того дела, у которого я должен быть, что, следовательно, часы моей жизни уходят зря, а отсюда страх смерти. Он — прямой результат без творческой жизни. В течение дня я вижу больше минусов, чем плюсов, больше напрасного, чем творческого.

Сегодня был у секретаря ЦК Андреева. Разговор был впустую: я просил освободить меня от ВОКСа, а он повторял: «Работай, работай, ничего».

Нет, довольно. Завтра напишу, чтоб освободили для литературной работы.

Сейчас пишу в столовой. Хотел бы перечитать первые страницы моей книги и не могу — в моей комнате спит жена. Днем она находится в своей квартире, но тогда я как раз на работе. Даже дома я должен писать как-то украдкой в записной книжечке.

На Всесоюзном Пушкинском комитете. Заседание в зале СНК СССР должно было начаться в 12, началось в 13.30. Ждали Бубнова. Он делал доклад о том, как будет проводиться праздник. Несистематично и наспех он излагал эпизоды и моменты: то о том, как производится подготовка, то о том, что будет во время празднования, то показывал старые гравюры Пушкина.

Председательствовал Щербаков. Его тяготят щеки и почти полное отсутствие носа. Глаза выражают тихое самодовольство.

После доклада Бубнова дали слово Каспарову, председателю комитета искусств в Ленинграде. Потом Хвыле, председателю украинского комитета искусств. Он начал говорить дожевывая бутерброд.

Передо мной скучающий Мейерхольд. Рядом с ним тихо дремлет Накоряков. Бубнов ходит и смотрит развешенные гравюры Пушкина. Все смотрят на часы. Державин сказал: «Пойду курить трубку, единственный способ разогнать сон».

Все живут так осторожно, будто кто-то размахивает топором и каждый стремится избежать удара топора.

Все всколыхнулось во мне в связи с Пушкинскими днями. Вся моя духовная юность связана с ним. Какой он стимул для творчества мысли. Для писания, для искусства вообще. Пишу это на скучном совещании зав. отделами моего убогого ВОКСа. Ах, убежал бы, скорее бы убежал отсюда — и к перу, и бумаге, и сцене. Больше не могу дышать!

Я уехал с женой в Киев. Работал до последней минуты. Простился вчера с дочерьми, сегодня с милым сыном.

Около часа дня в Киеве. И сейчас же отправились в Софийский собор, потом в отель «Континенталь».

Вечером спектакль «Проданная невеста».