— Ну, пусть ей будет спокойней там. — Он смотрел в рюмку, точно сестра его была в том крохотном горьком озерце, а не в сырой земле. — Пусть Лерке моей будет там лучше, чем здесь было… — Он залпом выпил, а потом посмотрел на Нину, которая лишь пригубила вино. — А я ведь желал ее смерти. И часто. Даже говорил иногда ей в глаза: когда ты только сдохнешь, полоумная дура…

— Не надо. Брось, Костя, не вспоминай. — Нина, как и на крыльце, хотела взять его за руку, успокоить, но он резко дернулся, снова потянулся к бутылкам. — Ты же ни в чем не виноват перед Лерой. И это не ты так говорил, это твое отчаяние, усталость, нервы. У каждого бывают срывы. Ты ведь в душе не хотел, чтобы она умирала.

— Я хотел. Дело-то все в том, что я хотел, — Сорокин смял в пальцах виноградину, оказавшуюся с гнилинкой, вытер пальцы салфеткой. — Ну; вот теперь один и остался. Повисла гнетущая пауза. Сорокин молча долил им вина. Катя молча выпила. А что толку было отвечать ему?

Она рассматривала обстановку дачи. Видимо, в своем ; банке до его краха Сорокин получал неплохое жалованье, : если мог позволить себе такую вот мебель, такие стильные шторы, японскую видеотехнику. Внимание ее привлекли красивые кружевные салфетки на спинках кресел. Они были связаны причудливым ажурным узором.

— Как уютно у вас тут, — сказала Катя, чтобы хоть как-то разрядить эту замогильную тишину. — Какие кружева славные. Это не Лера случайно вязала?

— Это Александра Модестовна подарок мне сделала. Она на даче всегда вяжет. А потом друзьям дарит — скатерти, салфетки, коврики. — Сорокин подвинул девушкам вазу с фруктами. — Угощайтесь, не стесняйтесь, пожалуйста.

— Это называется немецкий узел, — Нина потрогала пупырышки узелков на кружевах. — У меня на работе девчонка одна по моделям «Бурды» вяжет. Показывала мне вот такой узор для летнего топа…

— Красивый, — согласилась Катя. — Очень даже… — Она поднялась из-за стола, сделала несколько шагов по комнате. Какое коварное вино, выдержанное и крепкое… — Костя, помните наш с вами вчерашний разговор? Я отважилась вам дружеский совет дать: подумать, что же такое произошло с вашей сестрой. У меня такое ощущение, что вы думали и даже сейчас зги мысли вас не оставляют в покое. Но все дело-то в том, что со смертью Леры ничего тут не закончилось. Сегодня утром эта история получила новое продолжение.

— Какое продолжение? — Сорокин смотрел на рюмку, которую вертел в пальцах.

— В поселке ночью произошло новое убийство. Жуткое и небывалое. Вчера вы дядьку одного косить нанимали — помните его? Так вот его и зарезали его же собственной косой. А кровью его залили чуть ли не всю Май-гору, — выпалила Катя…

Сорокин вскинул голову: в темных глазах его было недоверие, сомнение, удивление.

— Убийство? — переспросил он охрипшим голосом. — А что милиция говорит?

— К нам снова следователь приходил, — сообщила Нина. — К вашим, кстати, тоже. Придет теперь и к тебе непременно. А в поселке на всех углах шепчутся. Я в магазин ходила: там все всё уже знают. И слухи такие мрачные, такие странные.

— Какие еще слухи? — Сорокин резко встал, принес с подоконника стоявшую за шторой пепельницу, достал сигареты, но, глянув на Нину, отложил их.

Нина хотела было что-то ему ответить, но Катя быстро ее перебила:

— Костя, извините, я слышала, вы специалист в теологических вопросах, древними языками увлекаетесь, это что, хобби у вас такое?

Сорокин хмуро и удивленно хмыкнул: он явно думал об услышанной новости.

— Да нет, так просто, баловство. Дилетантство сплошное. Но я давно этим занимаюсь, — сказал он нехотя. — Сейчас просто время свободное есть, пока с работой не утряслось. Вот я и корплю понемножку.

— Если не секрет, над чем же?

— Собираю материалы по истории Александрийской и Антиохийской церквей. Перевожу кое-что. У меня библиография по той теме неплохая. Часть на компьютере дома. Хотел сюда «ноут» взять, да тут вечно с перепадами напряжения проблема, боюсь запороть. — Сорокин вздохнул. — Для книги хочу материал поднабрать, ну хоть, на худой конец, для, комментария к Сократу Схоластику.

— А у вас тут, наверное, библиотека, Вот классно, как у настоящего ученого-филолога. Не позволите на книги полюбоваться? — Катя улыбалась ему почти нежно.

— Пожалуйста, идемте наверх. Девочки, я только, чур, бутылки с собой заберу, идет? — Он пытался шутить, но это получалось неуклюже.

Наверху, в его комнате, где недавно побывал и Колосов, Катя тут же прилипла к стеллажам.

— Да тут у вас и правда целая библиотека! Ой, Нин, ты только посмотри: Геродиан, Авсоний, и все литпамятники, мечта букиниста!

— Серию «литпамятников» еще дед начал собирать, правда, он в латинских авторах не больно и сек. Большую часть книг, — Сорокин указал на английские книги, — за границей покупал… муж моей матери.

— Ваш отчим? — переспросила Катя. — А на эту красоту можно взглянуть? — Она указала на роскошный альбом репродукций.

— Конечно. Это я в позапрошлом году из Флоренции привез. Пришлось разориться на пятьдесят баксов.

— Нина, ты только посмотри, что за чудо! — Катя восхищенно листала альбом и увидела вдруг, в середине вязаную кружевную закладку. Открыла.

Это была репродукция средневековой фрески: Христос — Добрый Пастырь и перед ним стадо. А рядом по бокам два крылатых создания. Справа огненное, словно сотканное из бликов пламени. Слева — темное, с черными траурными крыльями.

— Это мозаика из церкви Сан Аполлинаре Нуово в Равенне, шестой век, — сказал Сорокин, заглянув в альбом. — Знаменитая вещица.

— Художник знаменитый? — спросила с любопытством Нина.

— Как раз мастер неизвестен. Мозаика знаменита скорее своим содержанием, чем своим создателем. Предположительно, это самое первое, самое раннее изображение Чужого, которое дошло до наших дней, — сказал Сорокин.

— Чужого? — Нина удивленно посмотрела на него.

— Ну да, Чужого, или Демона, Дьявола, Сатаны. Повелителя Мух, Князя Мира, Владыки преисподней, Утренней Падающей Звезды, — Сорокин усмехнулся. — Черный ангел вместе с Пастырем Добрым и Ангелом Света заняты весьма благородным дельцем, отделением овец от козлищ в стаде покорной паствы. Шестой век представлял даже этого Повелителя Мух этаким вот кудрявым женоподобным красавцем, схожим скорее с античным богом, которые в то время еще не покинули окончательно руины своих языческих храмов во всей огромной Римской империи. Великое христианское искусство первых веков во всем сияло ясностью и миром. Все — свет, как видите. И даже вокруг самого Князя Тьмы. Нет даже и намека на надвигающиеся мрачные времена, когда за такую вот еретическую картину мастера могли, как полено, сжечь на костре. — Сорокин, склонив голову, задумчиво рассматривал фреску. — Мастер из Сан Аполлинаре Нуово так и остался неизвестным. Хотя это был великий художник, новатор. Но это и лучше, наверное.