Наука и ее методы развиваются по мере того, как мы узнаем больше о потенциальных недостатках предыдущих методов. Признание предвзятости наблюдений и наше стремление исправить это — относительно новый компонент современной науки, которого практически не было до недавнего времени. Предвзятость ученых иллюстрирует комический и пугающий пример. Вернемся в древность и вспомним Галена Пергамонского (Элий Гален), возможно, одного из величайших ученых-медиков на Западе, жившего примерно в 129-200 годы. Гален был ведущим авторитетом, ученым и исследователем в области западной медицины, способствовавшим диагностике и лечению болезней, возможно, в большей степени, чем любой другой современник или предшественник. В отношении лекарства, которое Гален считал эффективным, он писал: «Все, кто пьет это лекарство, выздоравливают за короткое время, за исключением тех, кому оно не помогает, — эти люди умирают. Поэтому очевидно, что лекарство терпит неудачу только в неизлечимых случаях». Безусловно, отличный пример предвзятости наблюдения и односторонней аргументации!

В свое время Гален определенно считался ученым[223]. Тот факт, что сегодня его деятельность не считается достаточно научной, только усиливает аргумент о том, что научная методология — это вещь, которая постоянно развивается, чтобы компенсировать новые источники ошибок по мере того, как мы узнаем о них.

В определении науки обычно говорят, что это совокупность наблюдений, вокруг которых строится теория и которые видоизменяются, чтобы соответствовать холодному и беспристрастному арбитру мира природы. Я уже упоминал знаменитые слова Томаса Хаксли: «Вечная трагедия науки: уродливые факты убивают красивые гипотезы». Эта точка зрения, безусловно, полностью соответствует понятию целостного гипотетико-дедуктивного мышления, как было описано в главах 1-3. Однако утверждение Хаксли основывается на том, что «факт» верен. В последних нескольких главах мы только слегка коснулись поверхности того, насколько ошибочным может быть наблюдение и, следовательно, насколько чреваты проблемами сами попытки правильно воспринимать мир природы. По этой причине, когда наблюдения не согласуются с теориями, ученые часто сомневаются в наблюдениях. Только после того, как наблюдения будут соответствовать нынешнему уровню научной проверки, они временно принимаются как вероятные. Точно так же теории рассматриваются только как предварительные «истины» — они всегда подлежат модификации с появлением нового понимания или информации. Поэтому сами наблюдения должны быть гибкими, не как фундамент науки, а как послушная рука, которую можно сгибать и разгибать для поддержания гипотетико-дедуктивной согласованности.

Итак, что же это дает нам при исследовании заявлений о научных знаниях, и чем они могут отличаться от других источников информации? Казалось бы, на практике невозможно построить прочное здание знаний, основанное на безупречном наблюдении за миром природы, поскольку безупречное наблюдение невозможно. Наука не является и не может являться, как представляли великие эмпирики, прямолинейным прогрессом знания, из кирпичей которого мы строим истину, используя наблюдение за миром природы в качестве безошибочного арбитра. Действительно, окружающий мир является высшим арбитром всех научных теорий; однако человеческое наблюдение за миром природы несовершенно, как и наше знание того, каков окружающий мир на самом деле.

В конце концов, современная наука постоянно ищет баланс между теорией и наблюдением, зная, что обе стороны могут быть трагически ошибочными или обманчиво правильными. По словам сэра Артура Эддингтона:

Даже сегодня найдутся ученые-экспериментаторы, которых идея Эддингтона может шокировать и которые считают, что наблюдения непогрешимы. Я полагаю, что они ошибаются и плохо знают о том, до какой степени неправильными могут быть наблюдения или их интерпретация. Здесь Эддингтон говорит о целостности системы убеждений — о том, что новые наблюдения, которые не соответствуют текущей теории, вполне могут быть правильными, но они тянут за собой нити, связанные с предыдущими наблюдениями и интерпретациями, на которых выстроена текущая теория, и это надо учитывать. Повторяю, что в науке наблюдения и интерпретации нельзя произвольно изменить или отвергнуть только потому, что они не нравятся или не соответствуют теории. Тем не менее наблюдение и интерпретация всегда должны считаться несовершенными в силу особенностей человеческого восприятия.

Ирония здесь в том, что хотя науку часто определяют как знание, основанное на наблюдении, на самом деле именно ненаучные подходы считают наблюдение гораздо более непогрешимым. Вспоминая упомянутые ранее примеры ясновидения и экстрасенсов, можно заметить, что в их системе убеждений охотно принимают даже скудные ограниченные наблюдения как почти абсолютные и не оспаривают их достоверность. Совсем иначе ведут себя ученые, которые разбирают наблюдения на части, чтобы подвергнуть их испытанию скептицизмом. В этом фундаментальное отличие науки от многих других подходов к пониманию мироустройства. В большинстве систем убеждений опыт является важным компонентом. Конечно, наука зависит от опыта, но постоянно и с огромным усердием подвергает его сомнению.

Молодые студенты, изучающие естественные науки, могут выбрать исследовательскую карьеру по разным причинам. Некоторыми движет врожденное любопытство к миру и любовь к пониманию того, как устроена природа. Для других движущей силой служит возможность добиться признания и уважения. Третьи обладают скрупулезным характером, и их привлекает идея управления экспериментальными системами. И, как неизбежность, некоторые студенты занимаются наукой из-за ожиданий родителей, а не из собственных интересов и амбиций. Наконец, некоторые идут в науку, потому что начиная со школьного возраста никогда не задумывались о том, каким должен быть следующий шаг (кроме перехода в следующий класс, как они всегда делали в школе), и действительно не могут понять, что еще делать. Учитывая сложность человеческого поведения, для многих это сочетание упомянутых факторов и других причин.