Долго не мог уснуть.

Хотелось ворочаться, но я сдерживался, очень уж громкий это был процесс на наших кроватях. Просто лежал и смотрел в темноту.

Где-то совсем рядом сверчал сверчок. Я попытался вспомнить слово, которые бы описывало эти звуки, но не смог. Трр-трр, тррр-трр. Зато вспомнил, как в «Теории большого взрыва» обсуждали, что период между «трр-трр» напрямую связан с температурой воздуха. И что, теоретически, вполне возможно сделать термометр на «сверчковой тяге».

А еще я подумал, что мне наконец-то нравится быть Кириллом. У него отличные друзья и подруги, он занимается любимым делом и вообще прекрасно проводит каникулы. Несмотря на склочную Марину Климовну, которая, конечно же, даже не подумает попросить прощения за несправедливость. Но это все равно ничего не испортило. Даже наоборот. Придала остроты что ли.

— Ты чего не спишь? — прошептал с соседней кровати Мамонов. — Нам вставать уже через пару часов.

— Разве уже утро? — удивился я.

— Ты забыл что ли? — хмыкнул он. — Мы же идем встречать зорьку. В четыре часа подъем.

— Ой, правда забыл! — хихикнул я и осторожно, чтобы сильно не шуметь, сел. — Пойду водички попью.

Я встал, стянул с тумбочки тетрадь Кирилла и ручку и вышел из палаты. На улице было прохладно и тихо. Даже сверчок замолчал, наверное, его мои шаги напугали. Я вдохнул ночной хвойный воздух. Почему-то возникло ощущение, как будто в последний день отпуска. Когда знаешь, что утром самолет, который увезет тебя с теплого безмятежного курорта обратно, в полную забот и волнений реальную жизнь.

Я сел на прямо на землю под фонарем и открыл тетрадь не последней странице.

Занес ручку над чистым листом в клетку.

«Привет, Кирилл!» — подумал я.

Хотелось так много сказать этому парню. Дать какой-нибудь совет, может быть? Напутствовать, чтобы он ни в коем случае не бросал писать, и не слушал своего отца и его придурка-приятеля.

Рассказать ему про его друзей. Про надежного, как скала, Мамонова. Про задорного фантазера Марчукова. Про рассудительную Цицерону. Про меланхоличную и удивительную Друпи. Про Шарабарину, девушку, в которую я почти готов был влюбиться. Про Елену Евгеньевну и наш «пространственно-временной континуум». Про Марину…

Я грустно улыбнулся.

«Спасибо тебе, Кирилл! — подумал я. — Я многому у тебя научился, на самом деле».

Я посмотрел на пустую страницу. В голове роилось всякое. Что Кирилл, когда вернется в свое тело, может повести себя как дурак и испортить все то, что я для него тут устроил. Что надо бы его предостеречь, как-то предупредить, помочь…

А потом я закрыл тетрадь, так ничего в ней и не написав.

Ничего он не испортит.

Почему-то я был в этом уверен.

Сверчок мне натрр-тррыкал, наверное, что мои каникулы подошли к концу как раз в тот момент, когда я действительно полюбил быть Кириллом.

А может быть прошло отведенное время — ровно половина каникул.

А может быть, мне все это просто кажется с недосыпа, и я никуда не денусь, а просто продолжу жить здесь, в эпоху заката Советского Союза, в теле чужого пацана, который как-то связан со мной настоящим, но я так до конца и не понял, как именно.

Я вернулся в кровать, но так и не смог заснуть до самого нашего супер-раннего подъема. Когда я сам был в лагере, традицию встречать зорьку как-то уже подзабыли. Про нее только рассказывали разные байки, и даже обещали как-нибудь устроить ночной поход через лес до холма с видом на открытое небо. С собой — консервы, хлеб и сырая картошка. А на стоянке где-то за территорией лагеря уже ждет подготовленное костровище, где мы будем зябнуть в серой рассветной прохладе, смотреть на огонь и на постепенно светлеющее небо. И ждать, когда из-за горизонта покажется ярко-оранжевый бок сонного солнца.

Перед подобными приключениями, требующими вставать невероятно рано, еще затемно, люди делятся на два типа. Одни вскакивают сразу бодрыми и полными энтузиазма, а вторые еле шевелятся, почти не в силах разлепить глаза. В нашей палате из первой категории был только Марчуков. Остальные, натурально, с трудом попадали в рукава, терли глаза кулаками и отчаянно зевали. Уверен, если бы спал, то тоже сейчас бы мучительно пытался найти ногой правый кед, а вместо этого попал бы в лямку рюкзака, рухнул бы в проход между кроватями, натянул бы футболку на левую сторону и засунул бы обе ноги в одну штанину.

Но заснуть я не смог, да и сейчас, собсвенно, не хотел. Так что я бодренько так оделся и выскочил из корпуса одним из первых.

И столкнулся практически нос к носу с Артуром Георгиевичем. Надо же, в этот раз он даже примет участие в мероприятии? Или просто возвращался с ночной попойки, забыв, что мы как раз в это время должны вставать и топать куда-то через темный лес?

Все-таки, дисциплина — великая штука. Пятнадцать минут назад мои соотрядники ходили как зомби, и вот уже все умытые с почищенными зубами, построились и шагают к воротам. И даже почти не шумят, чтобы не будить остальных.

Идти было не особенно далеко, хотя показалось, что топали мы не меньше часа. Поляна для встречи зорьки была традиционная, сюда ходили еще те пионеры, которые жили в старых корпусах. А теперь вот и мы тоже пришли.

Место и в самом деле было удачное. Над невысоким обрывом, окруженное великанскими соснами. Костровище обложено камнями, рядом — аккуратная поленница. Внизу поблескивает вода на дне неглубокого заброшенного карьера.

И вид на небо, уже посветлевшего на востоке.

— Мне дед рассказывал, что они вот так пришли встречать зорьку в пионерлагере, — зловещим голосом начал Марчуков, когда огонь в костре уже начал весело облизывать сухие дрова. — А к берегу, на который они всегда ходили, прибило мертвеца! Глаза открытые, остекленевший, весь распухший, а из кармана хвост рыбы торчит. Видать залезла и застряла. Девчонки подняли визг, милиция приехала, взялись выяснять, кто это был такой, а никто