По словам автора, бунт начался с призыва Григория Вакуленчука на украинском языке: «Та доки ж ми будемо рабами!» («До каких пор мы будем рабами!») Увы, автору невдомек, что бедный Вакуленчук ни к какому восстанию никого не призывал, а наоборот, старался его не допустить, так что скорее он мог кричать: «Пидемо, хлопци, исты боршь, вин сегодни наваристий!»

Главными аргументами своей версии автор «казачьей республики» считает, что на «Потемкине» служили уроженцы Малороссии Панас Матюшенко да Олександр Коваленко, что «Кобзарь» Тараса Шевченко «был любимой книжкой потемкинцев», и его поэзия «распространялась по всему Черноморскому флоту», а тот же Афанасий-Панас Матюшенко в свободное от вахты время нежно играл на бандуре. Однако помимо малороссов на «Потемкине», как известно, служили и великороссы и белорусы. Экипаж броненосца вообще был интернационален. Любопытно, почему же жаждавшие казачьей вольности матросы начали мятеж именно с убийства прямого потомка запорожских атаманов капитана 2-го ранга Гиляровского, его бы им и крикнуть на круге в свои атаманы! Неизвестно, откуда украинским историкам известны литературные вкусы черноморцев в 1905 году, читательские книжки их, может быть, изучали? А что если на самом деле черноморцы и гоголевскою «Бульбу» почитывали, и Пушкина полистывали, и о Толстом спорили? Возможно, что и над «Энеидой» Котляревского смеялись с удовольствием. Нельзя же все время одного «Кобзаря» талдычить! Честно говоря, мне трудно представить маньяка Матюшенко с бандурой в руках и томом «Кобзаря» под мышкой, и уж совсем невозможно представить лидеров этой казацкой республики Березовского и Фельдмана в казачьих шароварах с оселедцами и пейсами! То-то бы перевернулся в своем гробу старик Хмельницкий!

По приходу броненосца в Румынию, как мы уже говорили, команда была сразу же свезена на берег. Власти Констанцы прислали вооруженный конвой для сопровождения потемкинцев. Увидев его, матросы решили, что их заманили в ловушку, арестуют и передадут российским властям Началась паника, дело едва не дошло до драки. Кое-как матросов успокоили. Местные жители с любопытством глядели на колонны русских мятежников, бредущих под конвоем по городу. Участник восстания минный машинист Шестидесятый впоследствии вспоминал: «На берегу в это время собралось много народа. Многие приехали из далеких мест, чтобы посмотреть на революционный броненосец, на смелых моряков. Я с благодарностью вспоминаю встречу румынских граждан с потемкинцами — так тепло, так дружески приветливо встретили нас на берегу. Я и сейчас не могу вспомнить без волнения те минуты встречи, особенно с рабочими. Этот день был каким-то праздником в Констанце. Некоторые граждане обменяли свои котелки и шляпы на матросские бескозырки с георгиевской лентой. Многих потемкинцев румыны разобрали к себе по квартирам, остальные были размещены в казенных зданиях. На следующий день потемкинцы отправились искать работу. Специалисты попали в мастерские, а остальные поехали на сельские работы».

Отныне каждый был предоставлен самому себе. Без денег, без знания иностранных языков, без помощи «братьев-революционеров» никому не нужные «потемкинцы» разбрелись во все стороны. Из письма матроса Д.И. Горелова из Румынии: «Я остался голый и босый среди зимы и вдобавок без куска хлеба».

Несколько десятков из них почти сразу же вернулись на свой корабль, едва в Констанцию пришла Черноморская эскадра, чтобы увести «Потемкин» в Севастополь. Вернувшиеся матросы (конечно, это были те, кто не принимал активного участия в мятеже) активно помогали в подготовке корабля к переходу и участвовали в его проведении. Но об этом факте у нас вспоминать не любят.

Впрочем, нескольким членов экипажа помощь и поддержка все же была оказана. К примеру, Матюшенко сразу же был отделен от всей остальной команды (судьба которой отныне никого уже не интересовала) и переправлен румынским революционером Гереа-Доброджану (Константин Кац) в Швейцарию. Перед отъездом Матюшенко Денисенко присутствовал при разговоре того с неким революционером-провокатором князем Хилковым, который планировал новые революционные акции, но уже в Петербурге. Душой этих революционных выступлений должны были быть поп Гапон и Матюшенко. По воспоминаниям Фельдмана, «Матюшенко никогда не был сознательным социал-демократом, хотя и любил называть себя таковым».

Хорошо известна картина; В.И. Ленин беседует с матросом Матюшенко. На картине Матюшенко что-то увлеченно рассказывает Ленину, который внимательно его слушает. Рядом на диване с беседующими сидит и Н.К. Крупская, которая тоже с интересом слушает главного «потемкинца».

Что здесь правда, а что ложь? О факте такой встречи говорят многие источники, однако почему-то никто не говорит, что эта встреча не имела никакого продолжения. Ни Ленин, ни Матюшенко не пожелали больше ни встречаться, ни тем более сотрудничать. Почему? Можно только предположить, что идеи большевиков показались слишком умеренными и слишком далекими для нетерпеливого и вошедшего во вкус восстаний и мятежей матроса. Со своей стороны, Ленина могла отпугнуть неприкрытая кровожадность собеседника, которая при его весьма низкой эрудиции и образованности производила, скорее всего, самое гнетущее впечатление. Если к этому прибавить эпатажно-хамское поведение в обществе, которое неизменно демонстрировал эмигрантам Матюшенко, и его избалованность всеобщим вниманием и славой, то понять руководителя большевистской партии вполне можно. От таких личностей, как Матюшенко, лучше было держаться подальше. Пользы от них уже не могло быть никакой, зато скандалов и крови могло быть много.

О встрече Матюшенко с Лениным оставила свои вспоминания Крупская. Встреча, оказывается, была еще та! Супруги Ульяновы, как интеллигентные люди, пригласили героического потемкинца на чашку чая. Помимо него был приглашен еще некий молодой социалист, имя которого Крупская не указывает. За чаем начался спор о крестьянах и Матюшенко, обложив всех присутствующих трехэтажным матом, схватил социалиста за грудки. «Не знаю, до чего бы дошло, — писала Крупская, — если бы не… Ильич». Ленин быстро утащил разъяренного потемкинца в другую комнату, а Крупская «постаралась поскорее сплавить парня». Больше, как мы уже знаем, Ленин желания общаться со знаменитым потемкинцем не высказывал.

Из воспоминаний анархиста Г. Сандомирского: «Флотское звание его (Матюшенко. — В.Ш.) было, кажется, боцманмат. Если я и ошибаюсь формально, то звание это как нельзя более соответствовало его угрюмому облику низкорослого моряка, грузно ступающего слегка искривленными тяжелыми ногами… В анархических сферах Матюшенко занимал позицию самую крайнюю. Босяки, безработные и вообще все те элементы, которые обычно подводятся под понятие “люмпен-пролетариата”, занимали его внимание гораздо больше, чем “сытые, разжиревшие мещане” из квалифицированных рабочих».

Не были тайной для других революционеров и садистские наклонности унтера с «Потемкина». По воспоминаниям Фельдмана, Матюшенко хвастался ему, что из семерых офицеров он собственноручно убил пятерых. До нас дошли слова ветерана потемкинского восстания Шестидесятого, сказанные им уже в 60-х годах о Матюшенко. Со слов старейшей сотрудницы музея Черноморского флота Генриетты Васильевны Парамоновой, знавшей Шестидесятого на протяжении многих десятков лет, он однажды, находясь еще в полной памяти, вспоминая о Матюшенко, сказал ей следующее: «Это был страшный человек, настоящий садист, которому убийство безоружных офицеров доставляло настоящее удовольствие. Он-то и начал расправу с ними, хотя это было совсем никому не нужно».