– Берегитесь, генерал! – с притворной угрозой воскликнул Огюст. – Я могу не так вас понять…

– Довольно! – прервал его Александр. – Дуэлей в моем дворце, да и за его пределами, я не потерплю. И… вы негодяй, Монферран! Негодяй, деспот и ревнивец! Как вы посмели скрывать от света свою прелестную супругу? Она француженка?

– Да, государь. Она приехала со мною из Парижа.

– И вы ее заперли в четырех стенах! Нет, так нельзя! – Губы императора капризно покривились. – Извольте показать ее нам. Послезавтра, кажется в шесть часов вечера, здесь, во дворце, состоится небольшой прием… Что там будет, господин граф, я что-то позабыл?

С этими словами он обратился через плечо к Аракчееву, и тот немедленно отозвался, хотя до того, казалось, даже не слушал разговора:

– Прием будет по случаю приезда нового греческого посла, ваше величество. Количество приглашенных не так уж велико.

– Вот и прекрасно, граф! Так распорядитесь включить в список и мсье Монферрана с супругой. И извольте, мой любезный белокурый Отелло, привезти сюда свою жемчужину, свою Дездемону. Это я приказываю вам. Вы поняли?

– Да, государь, – едва скрывая охвативший его испуг, ответил Огюст.

Почти сразу царь с Аракчеевым удалились, и Бетанкур завел с Монферраном разговор, ради которого искал его. Росси, извинившись и вежливо распрощавшись с ними, тоже ушел.

Когда же деловой разговор был закончен и генерал тоже принялся рассматривать отделку комнаты, Огюст решился оторвать его от этого занятия и проговорил:

– Могу я, мсье, обратиться к вам с просьбой?

– Разумеется, – живо отозвался Августин. – А в чем она состоит?

– Помнится, вы говорили, – и тут, к досаде своей, Огюст покраснел, – вы говорили, что если мне понадобится взять в долг, то вы…

– О, ну о чем вы говорите! – перебил его генерал. – Само собою. Сколько вам нужно?

– Рублей триста до получения жалованья. Вас это не затруднит?

Бетанкур небрежным движением вытащил из кармана бумажник.

– Слава Богу, у меня даже есть с собой. Берите. Я рад, что могу вам помочь.

– Спасибо. Но у меня есть и вторая к вам просьба…

– Хоть третья. Хоть четвертая, Огюст. Чем еще могу вам быть полезен?

Монферран помедлил несколько мгновений, потом решился окончательно и сказал:

– Я прошу вас, мсье, если вы и вправду питаете ко мне добрые чувства, сегодня вечером прийти к семи часами в церковь Святой Екатерины на Невском проспекте… У меня никого здесь нет, и я дерзаю просить вашего благословения.

Лицо Августина выразило дикое изумление.

– Ч… что? В чем? В чем я должен благословить вас?

– Я женюсь…

Еще несколько мгновений Бетанкур смотрел на молодого архитектора ошеломленным взглядом, потом достал платок, чтобы вытереть пот, выступивший на его высоком с залысинами лбу.

– Ф-у-у, мошенник! Нет, вы мошенник, Огюст! В какое идиотское положение вы меня поставили перед царем!

– А вы меня, мсье? – живо парировал Монферран. – Я не просил вас сообщать ему о моей супруге. Ну вот и расхлебывайте же!

Полтора часа спустя Огюст ворвался в свою квартиру, зажав под мышкой разноцветные свертки, а за ним, едва не застряв в дверях, пыхтя и тихо бранясь, протолкался мальчик-рассыльный с громадной коробкой, перевязанной желтой тесьмой.

– Элиза! – с порога закричал Огюст.

И так как она не сразу отозвалась, кинулся в гостиную, где увидел мадемуазель де Боньер, разрезающую перламутровым ножичком страницы какой-то новой книги.

– Ты что это? – изумилась она, увидев его ношу и заметив в коридоре рассыльного. – Что это? – Она кивнула на свертки. – И почему ты такой встрепанный? Знаешь, здесь ведь был твой начальник…

– Знаю!

– И мне пришлось его принять… Это было так неожиданно. Анна открыла и прямо сюда его привела. Я забыла сказать ей, что не надо этого делать… Извини, Анри. Но что такое ты накупил?

– Держи! – Он вложил ей в руки свертки и отобрал у рассыльного коробку. – Ступай поскорее примерь вот это… Живо, времени у нас немного: еще полчаса ты истратишь на прическу. Алеша!

И, оставив Элизу среди вороха пакетов и свертков, он опять выскочил в коридор, где едва не столкнулся лоб в лоб с выбежавшим на его крик из своей комнатки Алексеем.

– Мое партикулярное платье приведи в порядок! Живо! – крикнул ему Огюст. – Чтоб все было как новое! И беги за каретой. К семи мы должны быть на Невском, в католической церкви. Там я уже договорился обо всем.

– Где вы должны быть, Август Августович?! – В глазах Алеши вспыхнула сумасшедшая радость. – В церкви?!

– Да! Ну живо, делай, что тебе сказано!

Минуту спустя Огюст влетел в спальню, куда Элиза поспешно скрылась с его покупками, и застал ее склонившейся над размотанным свертком с черепаховыми гребнями, лежащим на постели. Рядом лежали белые атласные туфельки с перламутровыми пряжками, а посреди постели, сияя на темном покрывале, раскинулось белое атласное платье, отделанное серебряной парчою и кисеей.

Элиза подняла на Огюста изумленный и почти испуганный взгляд:

– Что это значит, Анри?! Объясни! Боже, какая прелесть! Но для чего? Зачем?

Ни слова не говоря, Огюст вдруг упал перед нею на колени.

– Мадемуазель, – произнес он тихо, но очень отчетливо. – Я прошу вас стать моей женой!

Элиза медленно опустилась на край кровати. Тонкие пальцы смяли, скомкали покрывало, потом сплелись на коленях.

– О, Анри…

Он заговорил поспешно, боясь, что она его опередит:

– Я знаю: ты слишком умна, чтобы тебе лгать, Лиз… Да, это потому, что о тебе узнал царь. Да, потому, что мне грозит его немилость: он не любит разврата… Послезавтра мадам де Монферран должна быть представлена его величеству на дворцовом приеме. Черт дернул Бетанкура заговорить о моей супруге в присутствии императора. Я бы еще долго думал, жениться ли мне, Лиз… Да, я боялся и общественного мнения, и сплетен, и еще… Знай и это: втайне я думал, может быть, сделать со временем выгодную партию. Ну, словом, на мне все смертные грехи, Лиз, и я это сознаю. И на коленях прошу тебя: прости мне все это и стань моей женой, ибо (и это – святая правда!) я уже десять лет люблю тебя, тебя одну и не любил никого больше, клянусь!

Элиза тихо рассмеялась. В ее глазах вспыхнули и погасли лишь на мгновенье обида, упрек, сожаление. Потом она опустила глаза, и когда подняла их, в них оставалась только грустная, почти материнская нежность.

– Анри, Анри! Дай мне хоть опомниться… – прошептала она, с недоумением трогая рукой белую кисею подвенечного платья. – Позавчера было мое последнее выступление в цирке, послезавтра, ты говоришь, прием у императора, а сегодня… ты хочешь жениться на мне? Я думала, ты никогда на мне не женишься… Ах нет, лгу – я надеялась! Выходит, Бетанкур виноват?