Нет, гол! ГОЛ!!! О, как немцы злятся на судью! Мужчины злятся на Сандру. Ее это не задевает.

— Чертов Кубок мира. — Она с отвращением смотрит на Теда, сузив глаза в щелочки. — Тебе не стыдно, что для тебя Кубок мира важнее собственной свадьбы?

Тед почему-то не может сдержаться. Всю жизнь ложь сходила у него с губ легко, словно дождь с неба, но теперь, в этот важнейший день его жизни, на людях, он обрушивается, подобно парашютисту без парашюта, на твердую скалу правды, а мы в ужасе смотрим.

— Нет, конечно! Это же финал, бля!

Шмяк! — Сандра отвешивает ему оплеуху.

— Стой! — испуганно восклицает Тед, когда она хватает ближайший метательный снаряд — это оказывается букет невесты, лежащий на столе рядом со свадебным тортом. — Сандра, — пищит Тед в жалкой попытке умаслить новобрачную, но она уже раскалена добела, и Теда не спасут все подковы мира.

— Ни речей не говорили! — кричит она. — Ни торт не разрезали! Что это за свадьба, по-твоему!

Кажется, все кончено… Но нет… Вот приближается Хант…

— Вы просто сброд! — грохочет Беатриса, работая локтями — она проталкивается поближе к новоиспеченному зятю, держа сумочку на изготовку.

Встревоженный Тед пятится, но спотыкается об очередную маленькую подружку невесты (они снуют под ногами, как крысы) и, пытаясь не раздавить ее, теряет равновесие и падает в сторону стола, на котором стоит свадебный торт. Кажется, что включили замедленное воспроизведение: Тед шатается, машет руками, как мельница крыльями, в отчаянной попытке удержать равновесие и избежать неумолимой, неизбежной катастрофы, приближение которой мы все ясно видим. Парочка, венчающая торт, трясется, будто на вершине вулкана. На поле выбегают люди… они думают, что все кончено… Тед издает мучительный стон, ноги у него подгибаются, и одним завораживающим комедийным броском он падает лицом прямо в свадебный торт. Вот теперь действительно все кончено! Что-то вроде вздоха пробегает по толпе зрителей — они словно думают, что теперь можно расслабиться: во всяком случае, самое страшное уже произошло и дальше может быть только лучше. (Я вот не так оптимистично настроена.)

Странная тишина, окутавшая свадебный зал и нарушаемая лишь голосом футбольного комментатора, вдруг растворяется в шуме и крике гостей. До многих только сейчас дошло слово «сброд», выкрикнутое Беатрисой, и гости на глазах группируются в боевой порядок.

— Сброд?! — повторяет дядя Клиффорд. — Сброд? Это кого вы назвали сбродом?

Он обращается к Беатрисе, которая рявкает в ответ:

— Вас, всю вашу семейку! Вот кого я называю сбродом! Есть возражения?

— Еще какие, черт побери! — кричит Клиффорд и озирается в поисках поддержки.

Разумеется, он ищет взглядом своего единственного сына, который, будучи не в курсе, что по залу уже расставляют минные заграждения, все еще погружен в беседу с барменом.

Дядя Клиффорд морщит лоб.

— Чё эта? — подозрительно произносит он, но не успевает развить свою мысль — Беатриса так сильно бьет его сумочкой по голове, что с него слетают очки.

Зал мгновенно погружается в хаос — люди колотят и молотят друг друга как попало. Заметно отсутствие Джорджа и Банти, которые могли бы многому научить воюющие стороны в плане отточенности техники. Я не чувствую себя обязанной встать под чьи-либо знамена — даже несмотря на кровные узы — и пытаюсь выскользнуть из зала. Мне хотелось бы удалиться через ту сторону, где стоит пиршественный стол, но путь туда отрезан особо жестокой стычкой между непосредственными виновниками торжества — Тед с шафером против Сандры и всех маленьких подружек невесты.

— Руби! — кричит Сандра, завидев меня. — Иди сюда, твое место со мной!

— Черта с два! — орет на нее Тед. — Она моя племянница!

— Она моя главная подружка невесты! — яростно возражает Сандра, и битва вспыхивает с новой силой — уже ради того, чтобы выяснить, на чьей стороне я должна сражаться.

Я силой пробиваюсь к другому выходу, теряя в процессе обруч и одну туфлю. Я жажду погрузиться в относительный покой телевизионной комнаты. До меня не сразу доходит, на что я смотрю: сложносоставная трепыхающаяся куча на полу посредине больше всего напоминает пингвина в эпилептическом припадке, но потом обретает четкость и оказывается кое-чем гораздо более неприятным — Джорджем и одной из официанток в разгар совокупления.

— О, Нора, бля, Нора, бля, Нора! — орет мой отец в судорогах наслаждения и затихает на официантке расслабленной тушей.

Официантка под ним беспомощно дергает руками и ногами, как раздавленное насекомое. Вдруг она видит меня, и на лице у нее отражается неописуемый ужас. Она безуспешно пытается вылезти из-под моего отца, но он лежит на ней мертвым грузом. Я впервые в жизни вижу оргазм, но даже на мой неискушенный взгляд кажется, что отец должен был бы сейчас зажечь посткоитальную сигарету и удовлетворенно вздохнуть, а не лежать молча. Официантка титаническим усилием выбирается из-под Джорджа, и он перекатывается на спину и застывает неподвижно, открыв рот. Его последние слова будто повисли в спертом воздухе телевизионной комнаты. Я хочу спросить официантку, не зовут ли ее в самом деле Нора, но решаю, что лучше не надо. Сейчас явно не место и не время для знакомства. Она поправляет форменное платье, не сводя глаз с Джорджа, — по лицу видно, как до нее доходит чудовищная истина. Мы падаем на колени по сторонам Джорджа и онемело смотрим друг на друга; нам обеим уже кристально ясно, что Джордж не погружен в пароксизм довольства, а совершенно, окончательно мертв. Кеннет Уолстенхолм, однако, не умолкает. Это великий момент в истории спорта — сейчас Бобби Мур отвоюет кубок мира…

Официантка наклоняется и прислушивается к груди, откуда не слышно ни звука.

— Ты его знаешь? — шепотом спрашивает она.

— Да, это мой отец, — отвечаю я, и она тихо вскрикивает в ужасе, настолько это небольшое добавление все осложняет.

— Я обычно такого не делаю, — беспомощно говорит она.

Не совсем понятно, имеет она в виду случайный секс с гостями на свадьбе или непреднамеренное убийство их при совокуплении, но я не успеваю спросить, так как в дверях неожиданно появляется Банти, и мы с официанткой дергаемся. Банти даже более пьяна, чем раньше, и кроме туфель потеряла еще и шляпу. Она в немом изумлении смотрит на открывшуюся ей картину. Бедный Джордж выглядит весьма недостойно — он лежит врастопырку, и ширинка у него все еще расстегнута, но застегивать ее сейчас кажется мне отчасти неуместным.

— Похоже, у него был сердечный приступ, — громко говорю я, обращаясь к Банти и пытаясь пробить окутавшую ее дымку алкоголя. — Ты можешь вызвать «скорую»?

— Уже поздно, — откровенно говорит официантка, и Банти, ахнув, ковыляет по направлению к Джорджу.

— Вы его знали? — сочувственно спрашивает официантка, уже немного освоившись в ситуации.

— Это мой муж, — отвечает Банти, падая на колени рядом с нами, и официантке приходится подавить очередной тихий вскрик.