— Колен, я думаю, мы должны кое-что тебе объяснить, — начал Тьерри.

Я сел по-турецки. Во мне будто поднималась какая-то новая сила, она еще не наполнила меня всего, но я ее уже чувствовал. Я был у себя дома в этом лагере, на этом острове, среди ровесников.

Я был взрослый.

Я был готов к их вранью.

Я мог им больше не верить.

— Полицейские сказали, что ты нашел Жана, — сказал Тьерри.

Пауза. Я чувствовал, что сейчас последует главное. Наконец-то!

— Ты, наверное, сердишься на нас за то, что мы все эти годы скрывали от тебя правду. Заставили поверить, что твой отец умер. Теперь ты понимаешь, почему мы молчали. После случившегося, после того, что он с тобой сделал.

В моей школе учились ребята из детского дома. Чтобы защитить, их забирали у родителей, которые жестоко с ними обращались, или были алкоголиками, или педофилами. Такое случается. И все равно они рвались домой, к родителям. Их защищали насильно, разлучая с матерью и отцом.

Брижит разрыдалась, Тьерри протянул ей бумажный платок. Мне было невыносимо слышать, как он говорит о моем отце, слышать слова «после того, что он с тобой сделал».

Отец только что заживо меня похоронил вместе с двумя друзьями. Мой отец был чудовищем. И все же я не мог позволить плохо о нем говорить. Может, я тронулся умом?

— Колен, ты хочешь узнать больше? — спросил Тьерри.

Я молча кивнул.

— Все довольно просто. Думаю, что многое ты уже знаешь. Страсть твоего отца к раскопкам мало-помалу изолировала его от остального мира. И тяга к этому кладу, Безумству Мазарини. «Безумство»… говорящее название. Твой отец не желал смириться с тем, что стройка может закрыться, что его утопия рухнет, что нам придется заняться чем-то другим, не археологией. Стройка, аббатство, жизнь коммуной — все, из чего состояла его жизнь, закончилось. Он был главой, основателем и правителем этого мирка. Знаешь, он очень сильно изменился, создал для себя вторую личность. С одной стороны — человек, которого знали все, образованный, великодушный, увлеченный… С другой — параноик. Ему, одержимому маниакальной страстью, в конце концов стали везде мерещиться заговоры. С этим трудно смириться. Но ты и сам приобрел опыт общения с двумя его ипостасями.

Нет, я с этим не смирился! Не хотел мириться.

Брижит плакала. Она всегда болтала без умолку, а теперь, похоже, не могла произнести ни слова.

— Он больше никого не слушал, — продолжал Тьерри. — Даже твою мать. Даже меня. Даже Максима. Никого в ассоциации. Он нам не доверял. Уперся. Влез в долги. О том, что мы увязли по уши, никто, кроме твоего отца, не знал. Он оказался в безвыходном положении и связался с этим безответственным предпринимателем, Габриелем Бордери, шарлатаном, который еще в студенческие годы увивался за твоей матерью. Все были против сотрудничества с компанией «Евробильд», она была ненадежной, но президент дружил с твоим отцом. И участок был опасным, на нем нельзя было строить, однако твой отец все уладил. У него было много друзей на острове, сомнительных друзей. И произошло то, что должно было произойти. Несчастный случай. Гибель трех рабочих. Скандал. Даже страховки не оказалось. Он потерпел поражение по всем статьям, его ждал суд. Тюрьма. И твой отец сбежал, не взяв на себя ответственность, никому ничего не возместив. Ты должен это знать, Колен.

Теперь я знал. И я выдержал.

Отец, который не остановится перед тем, чтобы заживо похоронить родного сына, уж точно не остановится и перед тем, чтобы заняться махинациями с недвижимостью, а потом сбежать. Без моей матери. Без меня. С рыжей девицей, Джессикой. Я это знал. Но…

И все же каким бы абсурдным это ни казалось, я не мог поверить ни единому слову из рассказа дяди.

Тьерри мельком глянул в маленькое зеркальце, поправил воротник рубашки, как будто для него настала минута славы, как будто он наконец дождался триумфа.

— Официально, — продолжал он, — скандал закончился самоубийством твоего отца. Это устраивало всех, особенно на острове. Суда не было, дело замяли. Но на самом деле это мало кого обмануло. У него осталось много друзей, он был влиятельным человеком, ему не так уж трудно было притвориться мертвым.

— Вы с самого начала знали, что он жив? — наконец взорвался я и сам удивился, как твердо прозвучал мой голос.

— Да, — спокойно ответил Тьерри. — И твоя мама тоже. Она нам и рассказала. Ей тоже пришлось много выстрадать, слишком много. Ты не можешь этого помнить, но твой отец не был очень верным, очень честным по отношению к твоей матери…

«Не впутывай сюда маму!» — мысленно крикнул я, но против воли вспомнил мамино предсказание, ее последние слова, намекавшие, что мой отец не умер, а всего лишь далеко уехал. И ее отчаяние из-за того, что она вышла замуж за человека, который сошел с ума, стал преступником… Изменял ей. Отчаяние довело ее до самоубийства.

А Тьерри все вещал, этакий несмолкающий вестник беды.

— Время от времени — это случалось редко — мы получали письма от него. Он спрашивал о тебе. Твой отец по-прежнему был одержим историей с Безумством Мазарини и почему-то думал, что тебе что-то известно о сокровище. Ты, конечно, на нас сердишься, Колен, но мы старались тебя защитить. Делали что могли. Может, неумело, неловко, но мы не могли сказать тебе правду.

Я хотел, чтобы он остановился, замолчал. Какие еще чудовищные вещи он собирается сказать?

— Отец манипулировал не только тобой, — продолжал Тьерри, — то же самое он проделывал с Анной, твоей мамой. Моей сестрой. Моей единственной сестрой.

В эту минуту произошло нечто очень странное. Опухшая от слез Брижит встала и наклонилась ко мне, будто хотела обнять.

За всю жизнь она ни разу не обнимала меня. Даже десять лет назад.

Я так удивился, что чуть было не рванулся ей навстречу, как маленький.

Тьерри схватил жену за руку. Почти грубо.

— Нет, Брижит! Держись! Ты же не сломаешься теперь?

Она покачала головой, всхлипнула и снова тяжело опустилась на кровать. Мне все отчетливее казалось, что в комнате несет враньем.

Тьерри не унимался:

— Да, Колен, такое трудно принять. Ты думал, что твой отец — погибший герой, а он оказался живым подлецом.

Мое молчание нетрудно было истолковать.

— Колен, я не заставляю тебя верить мне, я прекрасно знаю, что ты меня недолюбливаешь. Понадобится время, чтобы это принять. Но знаешь, это почти удача, что он попытался тебя убить. Это поможет смириться с очевидным.

Тьерри положил руку на плечо жены, прежде я за ним таких нежностей не замечал.

— На самом деле истину ты уже знаешь, теперь тебе надо ее просто переварить. Сволочь! Сволочь!

Я ненавидел Тьерри за его правоту. Ненавидел за то, что мне не в чем его упрекнуть. Мой дядя ни в чем не виноват — в отличие от отца. Но сердце твердило обратное.