Я был чрезвычайно рад получить ваше письмо…

В наш последний вечер я сказал вам, что ее звали Каталина. Она родилась в Кастилии, но жила в Бера, в стране басков…

…У меня не было возможности увидеться с ней или хотя бы попрощаться. И даже окончательная победа в войне и сражения за Ла Птит Рюн, Байонну, Тарб или Тулузу, битва у стен Катр-Бра или бойня под Ватерлоо не смогли стереть память о Каталине из моей души или изгнать ее образ из моего сердца.

По переулку проехала машина, грохоча и лязгая, как ездят только такси. Мои шорты намокли от росы, а солнечные лучи сдвинулись в сторону. Поднявшись, я почувствовала, что тело мое одеревенело от долгого сидения. Я все еще думала о Стивене и Каталине. Мне было интересно, какие чувства испытывала Люси к ней, а заодно и к нему. Но тут, выйдя на лужайку и взглянув на конюшню, я увидела Тео.

Он сидел на солнышке на бревне, прислонившись голой спиной к кирпичной стене конюшни, и смотрел, как дымок его сигареты невесомыми колечками поднимается вверх. Солнечные лучи сверкали у него на груди и плечах, и мне показалось, что я чувствую запахи его сигареты и его кожи, смешавшиеся с запахом сосновых иголок, леса и зеленой травы на лужайке. Если мне удастся подойти поближе…

Щелчок затвора заставил его повернуть голову.

– Анна! Ты сегодня с утра пораньше.

– День такой чудесный!

– В самом деле, правда? Я тоже поднялся пораньше, чтобы проводить Эву, а потом не захотел возвращаться в дом.

– Вы не возражаете, что я фото… снимаю вас?

– Возражаю? Нет, конечно нет. Если ты этого хочешь… – Он рассмеялся. – Наверное, стоит помнить, что написал один художник, Констебль. Не знаешь? Однажды Криспин прочел мне его слова: «Уродства не существует. В жизни не видел ничего уродливого: какой бы ни была форма объекта, свет, тень и перспектива всегда сделают его прекрасным». – Тео умолк. Я задумалась над тем, что он сказал, и засмеялась. Он продолжил: – Он ведь местный, ты не знала? Родился в местечке Ист Бергхольт.

Я отрицательно покачала головой.

– Никогда там не была. Собственно говоря, я вообще нигде не бывала. Если не считать этой деревни.

– У меня есть идея, – заявил Тео и в последний раз затянулся сигаретой, после чего погасил ее о камень. – Мы поднимемся наверх и позавтракаем. Или ты уже ела?

– М-м… нет еще.

– Отлично. А потом я повезу тебя на экскурсию. Хотя, по правде говоря, одно из красивейших мест начинается сразу за нашим порогом.

– Неужели? – поинтересовалась я, поднимаясь за ним наверх.

– Ты встретишь Керси на календарях чаще любой другой деревушки по эту сторону Финчингфилда, как говорит Эва, – заявил он, швыряя сигаретный окурок в корзину для мусора – За исключением, пожалуй, здания ратуши, Гилдхолла, в Лавенхэме.

– А я и не обратила внимания на деревню, – сказала я.

– На этот раз обратишь, – пообещал он. – Как ты относишься к круассанам на завтрак?

Тео оказался прав. Деревушка Керси была очень красива, и я не могла понять, как не заметила этого в первый же день приезда сюда. Может быть, потому, что мне было жарко, я была занята, злилась и психовала? Кажется, с той поры минула целая вечность. Тео медленно ехал по главной улице: собственно, это была единственная улица. Дома выстроены из черных балок, с оштукатуренными стенами, окрашенными в белый, розовый и кофейный цвета. Они смотрелись как-то очень уютно, безо всяких острых углов или башенок, и выглядели очень старыми и солидными, сбегая по склону холма к речушке у его подножия. Воды в ней не хватило бы даже для того, чтобы утки намочили лапки. Впрочем, Тео сказал, что зимой уровень ее поднимался настолько, что владельцам роскошных машин приходилось дважды подумать, прежде чем рискнуть пересечь вброд.

– Однажды я видел, как здесь перебиралась лошадь, запряженная в рессорную двуколку. Раз, и они оказались на том берегу. Никаких проблем, – поделился он, и я буквально услышала стук колес и почти бесшумные удары копыт о воду.

Я представила, что во времена Стивена это был единственный звук, что нарушал здешнюю тишину, и мне стало немного не по себе. Интересно, как бы вы восприняли звук пушечного выстрела и что при этом почувствовали, если все, что вам приходилось слышать раньше, – это лишь цокот копыт и стук колес?

– Если никто не переправляется вброд какое-то время, вода успокаивается и становится прозрачной, – говорил тем временем Тео. – И тогда в ней отражается небо и церковная колокольня. – Колокольня была выстроена из кремневой гальки, белой и сине-черной, и походила на шахматную доску, выставленную на солнце. Я подняла голову и увидела, что вокруг нее кружат и пронзительно кричат птицы. Маленькие, с острыми черными крылышками, похожими на мечи, вспарывающими воздух.

– Стрижи, – заметил Тео. – Они похожи на ласточек, только крупнее.

В машине были опущены все стекла. Тео выставил руку с сигаретой наружу, так что густые заросли живых изгородей стряхивали с нее пепел, и расспрашивал меня о маме и об отце, и о школе тоже, а я отвечала ему намного подробнее, чем обычно делаю. Мне было удобно и спокойно рядом с ним в большом автомобиле. Со всех сторон нас окружало небо, и поля, которые убегали назад, как бильярдные шары, и полоски тени от деревьев, в которые мы то и дело окунались. Мы проезжали мимо деревушек и коттеджей с маленькими окнами, цыплятами и собаками с серыми и седыми мордами, которым было лень даже облаять нас. Он слушал молча и очень внимательно. Я рассказывала о том, как бросали мать, после чего мы переезжали. Новое место, новый приятель матери, иногда даже новая школа посреди семестра, когда все в ней уже перезнакомились и завели друзей. Внезапно я обнаружила, что рассказываю о том, как однажды потерялась – давным-давно, когда мы только-только переехали в одно из селений, состоящее сплошь из аллей и подземных переходов. Мне тогда было лет шесть или семь, я была немногим старше Сесила, и мать послала меня в молочную лавку. Я без проблем купила молоко, к тому времени я уже умела это делать, а вот найти дорогу назад не сумела. Я даже не видела ни одного места, которое показалось бы мне знакомым. Меня окружали сплошные бетонные стены и аллеи, заканчивающиеся тупиками. Я в очередной раз свернула за угол и вдалеке, на пустой лужайке, заросшей травой, на которой отметились, должно быть, все окрестные собаки, увидела какого-то человека. Но он был слишком далеко, и я не смогла разобрать его лица. Потом я вдруг сообразила, что не помню ни номера квартала, ни названия улицы, ни номера нашей квартиры. Я совсем потеряла голову и побежала. Без всякой цели. Мне важно было просто бежать куда глаза глядят. Я надеялась, что если буду бежать достаточно долго, то одно из чужих мест возьмет и окажется тем, которое мне нужно. Я все бежала и бежала, пока не заблудилась окончательно. Я подумала, что, наверное, поначалу была совсем рядом со своим домом, но просто не заметила этого. Однако вернуться туда я тоже не сумела и решила, что заблудилась навсегда. А потом я споткнулась о бетонный бордюр тротуара, упала, ободрала коленки и локти, а бутылка с молоком разбилась.