— Ты как? — обращается ко мне Лемех.

— Я кофе, если можно.

— И я. А пообедать съездим куда-нибудь попозже. Вот только закончим с государственными делами.

После ухода Лизы он некоторое время молчит, а потом без особых эмоций констатирует:

— Сбежал Мишка. Ну, да это прогнозировалось. Он всегда был трусом. Хотя иногда — полезным трусом. Ну ладно. Идем дальше. Нефтянка. Те самые проекты, о которых я уже говорил, разумеется, возвращаются в исходное состояние — я имею в виду по составу участников, их долей и прав. Дальше. Европейская энергетическая хартия, разумеется.

— Это что — если коротко, признаюсь, не владею проблемой.

— Это поощрение инвестиций в энергетику, соблюдение государственного суверенитета над природными ресурсами, а также следование правилам трех фундаментальных свобод — свободы доступа к энергетическим рынкам, свободы транзита энергоресурсов и свободы движения капиталов, связанных с инвестированием в энергетику. То есть хартия гарантирует западным инвесторам право участвовать в освоении российских нефтегазовых месторождений, а независимым производителям газа — равный с Газпромом доступ к проходящим по территории России магистральным трубопроводам.

— И сколько мы на этом потеряем?

— Порядка десяти миллиардов долларов год.

— И зачем нам такая радость?

— Эта радость — называется интеграцией в мировую экономику. И без нее мы просто не можем двигаться дальше.

— Ясно. И все это ты завтра намереваешься сказать Путину?

— Все это он знает лучше меня. Завтра я намереваюсь сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться. Все будет просто и буднично. Я предложу президенту внести изменения в российскую конституцию. Россия должна стать парламентской демократией, в которой я займу пост премьер-министра, а Путин будет играть престижную, но во многом парадную роль спикера. И все. И это будет спасением для России и единственным, в сущности, путем позитивного продвижения вперед. Потому что только в таком виде и со мной — после тех обязательств, которые я дал в Вашингтоне — в качестве премьера, она будет полностью, справедливо и на равных правах интегрирована в мировое сообщество. Другого пути нет.

— И все?

— Ну, да. А, понимаю, Лизавета все же не удержалась. Но ты понимаешь, насколько это конфиденциально. И небезопасно. Разумеется, идя на этот шаг добровольно, Путин должен получить некие компенсации. Помимо номинальной должности и государственной дачи. Полагаю, сумма в 15 миллиардов долларов в этой связи будет и уместна и достаточна.

— И ты полагаешь, что он возьмет?

— Послушай, что ты думаешь, кто такой Путин?

— Президент России.

— Ну разумеется. Это сейчас и целых четыре года. А до того? Маленький, серый полковник. Служака, намертво встроенный в систему, которая делала винтиками и не таких людей. Непубличный, закрытый, закомплексованный — от этого невозможно уйти, это профессиональное да психофизическое — ты посмотри на его походку, на руки, на мимику. Беликов — человек в футляре, для которого еще совсем недавно счастье — это кружка пива и новая кофточка синтетического трикотажа с люрексом у жены. Бледная тень — при ярком харизматичном Собчаке, «засланный казачок», по мнению многих. Объект для шуточек бойкой дочурки. Мне Ксюша рассказывала. Звонок. Путин: Ксения, можно — папу. Ксения: Папа, там Вова Путин звонит — пьяный в хлам. Путин: Анатолий Сергеевич, я не пьяный. Потом случилось чудо. Злое. Вариация на тему «Крошки Цахеса». Да. Чудеса еще случаются, как видишь. Его научили ходить, одеваться, говорить.

— Он часто говорит от себя.

— Да, ладно… Ну допустим. Обтесался. Но сущность осталась, и этой сущности некомфортно в этой новой оболочке. Ну, заставь тебя сейчас носить юбку с кринолином — уютно тебе будет? Вот. И ему неуютно. А я предлагаю выход. Красивый. Достойный. И для него, и для страны. И, главное для него, — на всю оставшуюся жизнь, а не жалкие четыре года, которые он, может, продержится в Кремле. А потом жизнь. Свободная, не связанная никакими обязательствами. В любой точке земного шара. С хорошим историческим реноме, между прочим. И парой строчек в учебниках истории. И мраморным бюстом на Новодевичьем, когда время придет. Что? Много ты знаешь людей, которые откажутся от такого?

— Нет, не много, — отвечаю я, подумав.

— Но знаешь?

Я молчу. Потому что думаю, предложи мне такое… Не знаю. Правда, не знаю.

2001 ГОД. ПАРИЖ

Париж был как Париж. Иногда редкая способность Стива представлять заранее, что и как сложится, где, чем обернется и прочая, прочая. начинала ему досаждать. И не важно было, чему посвящен сценарий — судьбе средней европейской державы или ближайшим каникулам в Калифорнии, он сбывался с точностью до цвета шляпки первой леди той самой державы и протекающего крана в мотеле в Калифорнии. И в этом не было никакого чуда — а только один доведенный до совершенства анализ информации, подобранной правильно и скрупулезно. И с Парижем — все было так же.

И в первый вечер он — как и должно было случиться — напился до чертиков с двумя веселыми девчонками из Нормандии, приехавшими развеяться не на глазах своих довильских и трувильских тетушек, и до утра кувыркался с обеими в своем номере, окнами на Сену. Под утро девчонки умчались на вокзал — их ждали Довилль с Трувилем и, видимо, работа — то ли горничными в отеле, то ли официантками в тамошних рыбных тавернах — и сто долларов, доставшиеся каждой, возможно, сделали эту поездку незабываемой.

Стив долго боролся с желанием — пойти прогуляться по утреннему Парижу, позавтракать в уличном кафе горячими рассыпчатыми круассанами или поспать несколько часов. И разумеется, выбрал последнее. Засыпая в комке смятого постельного белья, он удивленно подумал: странно, они пользуются одинаковыми духами, или одна — не пользуется вовсе. Что вряд ли — такие девицы всегда пользуются духами. Причем именно такими, какими теперь благоухала его постель. Но даже этот пронзительный сладкий аромат не помешал ему заснуть мгновенно, как только голова коснулась подушки.

Разбудил его телефонный звонок и спросонок, в гостиничной, пропахшей чужими духами кровати, в чужом городе, чужой стране он все равно первым делом подумал: «Лиза? А вдруг?» — и только потом снял трубку. И чуть было не уронил ее из непослушной вялой руки, потому что на том конце провода действительно была она, Лиза.

— Стив, я не знаю, что сказать. И вообще что говорят в таких случаях… Но это ужасно. Это какой-то оживший кошмар…

— Что у вас случилось Лиза? — он уже окончательно проснулся, но понимал пока только одно: у нее случилось что-то ужасное. И она звонит ему. И — как ни странно — ко всем прочим чувствам: тревоги, испуга, жалости — примешивалась радость. Впрочем, недолгая.

— У нас? Ты что, ничего еще не знаешь? Стив! В Нью-Йорке взорвали Близнецов и что-то еще, и все горит. Там такой ужас.

— Взрыв ядерный? — Копящаяся годами тревога и ожидание ядерной катастрофы внезапно вырвались наружу.