Но именно тогда и меня, и Бертрана, и Монтолона… всех нас неприятно удивило странное доверие Лоу к Киприани. Губернатор ни с кем из нас не поддерживал отношения, а с Киприани, как выяснилось, он общался и даже доверял ему свои поручения. Вот тогда Бертран и рассказал нам удивительную историю, которую узнал от Гурго — о неудачном побеге императора. И о роли Киприани во всем этом…

Маршан уже собирался рассказать ее мне, но я перебил его:

— Я знаю эту историю от самого Гурго.

— Тем лучше. И тогда граф Бертран, — продолжил Маршан, — решился поговорить с императором. В моем присутствии он спросил: не волнуют ли его эти странно доверительные отношения губернатора и Киприани?

Император ответил: «Да, это животное действительно доверяет Киприани. Дело в том, что Киприани — его шпион… Причем очень давно». И долго наслаждался изумлением Бертрана.

Оказалось, Лоу завербовал Киприани еще на Капри, где англичанин должен был оборонять остров от войск императора. И Киприани предложил «идиоту» доставлять сведения о французах. На самом же деле все было наоборот — Киприани верно служил императору. И оттого наши войска при его помощи так легко взяли остров. И когда Лоу стал губернатором на Святой Елене, Киприани по приказу императора тотчас явился к нему и вновь предложил свои услуги…

Все это император рассказал нам. И добавил: «Вы можете себе представить радость этого болвана. Так что теперь Киприани „служит“ губернатору, а я знаю каждый шаг англичан, каждое слово. Например, вчера Лоу решил выслать врача О'Мира».

Этот врач-англичанин уважал императора. Именно на него Государь во время врачебных осмотров обрушивал потоки поношений в адрес англичан. Но тот терпел… А когда О'Мира уехал, император в моем присутствии торжествующе сказал Бертрану: «Знаете, за что его отослали? Как сообщил мне два месяца назад Киприани, губернатор обсуждал с О'Мира, какие выгоды принесла бы Европе моя смерть, и делал это в такой форме, которая, как заявил О'Мира одному из чиновников, „при разнице наших с ним положений ставит меня в самое затруднительное положение“. Эти благородные слова и стоили ему карьеры!»

Но император сделал так, что слова доктора стали известны и в Лондоне. И через пару месяцев Его Величество позвал Монтолона, Бертрана и меня и сказал: «Вот вам первый результат истории с О'Мира. Теперь англичане больше всего боятся, что я умру. Ибо вся Европа тотчас обвинит их в моей смерти. Поэтому, как сообщил мне Киприани, из Лондона прибыла депеша с выговором „животному“ . Так что мне остается только умереть, чтобы добить моих тюремщиков». И он засмеялся.

И действительно, после этого режим явно смягчился — императору разрешили большие прогулки. Помню, во время одной из них мы наткнулись на прелестное поместье километрах в трех от Джеймстауна. Оно принадлежало одному из отставных высших чиновников Ост-Индской компании. Ковер из тропических цветов, целый ботанический сад из всевозможных деревьев, великолепный дом в колониальном стиле… Я поскакал к дому и попросил от имени Государя дозволения отдохнуть в саду. Чиновник с восторгом согласился и вышел сам встретить нашу кавалькаду. Он проводил нас к очаровательной поляне у родника.

Здесь мы славно позавтракали. Во время еды император, конечно же, принялся оживленно беседовать с хозяином — как обычно, набрасываясь с вопросами на нового человека.

Когда мы уезжали, я пошел поблагодарить хозяина. И тот сказал мне: «Ваш генерал — само очарование. Но я не могу не удивляться его полноте… Как старый врач, я хочу предупредить — это очень опасно. Он болезненно тучный. Тучный и круглый, как китайский боров. У него еще много энергии, но боюсь, слухи о его болезни не сильно преувеличены».

Пока я все это выслушивал, император молодецки вскочил на лошадь, тронул ее с места… и вдруг спешился. И я увидел, как его под руки ведут к экипажу, который по решению врачей теперь всегда нас сопровождал. Я решил, что он, как обычно, притворяется… у него был звериный слух, и хотя мы с англичанином говорили на значительном расстоянии, он мог нас услышать и тотчас показать, как он болен. Но в экипаже у него началась сильнейшая рвота. И я понял — это уже не было притворством…

Бедный император! Ему по-прежнему казалось, что он играет, а между тем… он и в самом деле был очень болен. Он продолжал стремительно жиреть, у него совсем отвисли щеки и теперь после еды часто бывала тошнота. Я осмелился сказать, что ему не худо бы серьезно поговорить с доктором. Он рассмеялся и вдруг очень серьезно ответил: «Единственно порядочного врача они выслали, а эти — отравители. Неужели вы не поняли — меня травят. Вы же видите, как я изменился. Но надеюсь, все выяснится после моей смерти…»

Но как они могли его травить? Я позвал графа Монтолона, который был у нас управителем дома, сообщил ему слова Государя, и мы обсудили положение. Монтолон сказал, что император уже не раз ему говорил об отравлении, но этого быть не может. Мы едим одну еду, император все время на глазах… Однако Монтолон согласился: что-то происходит, Государь наш все меньше играет в болезнь и все больше болеет.

Обсудив все варианты, мы оба пришли к единому выводу: это могло быть только вино! Он пьет свое вино, не доверяя англичанам. И пьет его — один. Ему привозили вино специально из Алжира. А ключ от винного погреба находился… у Киприани!

Проклятье! Опять Киприани! Конечно, мы вспомнили рассказ Гурго о лжешпионе… И я сказал: «А если он… обманывает императора?!»

С этой минуты мы не спускали глаз с проклятого корсиканца. Перед тем, как он спускался в погреб, мы с Монтолоном прятались там за бочками и наваленной конской сбруей… И вот однажды корабль привез для императора его вино из Алжира. Мы, как всегда, заняли свой наблюдательный пункт.

В погребе появился Киприани… И мы увидели, как он неторопливо открывает бутылку за бутылкой только что привезенного алжирского вина и… что-то туда подливает! Я первым выскочил из укрытия. Но Киприани, увидев меня, совсем не смутился, а как-то зло спросил, что я тут делаю.

Вышедший из укрытия следом за мной граф сурово спросил его о том же. Киприани засмеялся и ответил: «Доливаю воду в вино по приказанию императора».

Монтолон тотчас поднялся наверх и все рассказал императору. «Совершенно верно, — сказал Государь, — я велел ему сделать это».

И тогда мы решились… Мы тайно перелили вино из бутылок императора в общие и начали потчевать им Киприани. Корсиканец, в отличие от императора, обожал выпить. И пил вино бокалами…

Маршан остановился и усмехнулся.

— И что же? — не выдержал я.

— Не догадались? Он вскоре умер!.. Через месяц после его смерти остров покидала Альбина Монтолон, и мы тогда получили окончательное подтверждение. Император был с ней очень сух и даже не пошел проводить. Он сказался больным и наблюдал через ставни, как она и ее дети садятся в экипаж. В последнее время он делил ее с молодым английским офицером Бэзилом Джексоном — об этом при мне императору сообщил Киприани. И император тогда сказал: «Она мне больше не нужна… интриганка, ссорившая меня со всеми и отдающая сердце только за выгоду…» Но все равно перед отъездом передал ей весьма кругленькую сумму… А ее муж, граф Монтолон, как вы знаете, остался… К чему я это рассказываю? Уже садясь в экипаж, Альбина вспомнила, что забыла отдать книгу, которую взяла почитать… На титульном листе было написано имя ее владельца — Киприани! Это была книга… о знаменитой отравительнице, маркизе Мадлен де Бренвийе, которая постепенно, малыми дозами мышьяка убила отца и обоих братьев, чтобы завладеть их состоянием. На страницах, где цитировались допросы маркизы и шла речь о дозах мышьяка, были многочисленные пометки Киприани. В книге были подробности, заставившие меня вздрогнуть. Рвота, головные боли, сильный озноб — все, что император испытывал в последние дни. Это и были симптомы отравления мышьяком!