Все трое осуждающе покачали головой.

Преимуществом многолетней совместной работы является то, что можно быстро разобраться со всеми вопросами повестки дня и перейти к делам гораздо более важным – обсуждению ревматизма, плохой работы общественного транспорта и мелочности и некомпетентности выдвиженцев начальства. Члены триумвирата после двадцати лет работы прекрасно знали о недалеких людях, перекладывающих бумажки, и о гурмэ[81] из Швейцарии, которые не в состоянии отличить глухаря от гуся.

– Просто смешно, – повторил граф.

– Без тени сомнения.

– И зачем ему надо было вызывать меня за полчаса до нашей встречи, на которой всегда возникают важные вопросы?

– Совершенно верно, – согласился Андрей. – Есть еще один вопрос, Александр.

– Да?

– Пошли кого-нибудь подмести в кухонном лифте.

– Хорошо. Там грязно?

– Боюсь, что так. Там на полу отчего-то вдруг появилось много гусиных перьев…

Андрей произнес эти слова и почесал длинными пальцами верхнюю губу. Эмиль сделал вид, что пьет свой чай. Граф открыл было рот, чтобы сказать что-то запоминающееся, что войдет в анналы, что люди будут повторять из поколения в поколение…

Но тут раздался стук в дверь, и вошел юный Илья с деревянной ложкой в руках.

Во время Великой Отечественной войны Эмиль потерял целый ряд своих сотрудников, включая свистуна Станислава. Из-за недостатка людей Эмилю пришлось нанимать подростков. Илья начал работать на кухне в 1943 году, а в 1945-м Эмиль назначил этого девятнадцатилетнего юношу су-шефом.

– Что скажешь? – нетерпеливо спросил Илью шеф-повар.

Тот мялся и молчал.

Эмиль посмотрел на остальных членов триумвирата и закатил глаза, как бы говоря: «Нет, вы только представляете, с кем приходится работать?»

– Разве ты не видишь, что мы заняты? – спросил он Илью. – И ты тем не менее встреваешь и мешаешь. Ну, говори, коли пришел.

Илья открыл рот, но, так ничего и не произнеся, показал ложкой в сторону кухни. Члены триумвирата посмотрели на кухню через окошко кабинета шеф-повара и увидели, что около лестницы стоит мужчина в зимнем пальто. Эмиль увидел этого человека, и его лицо побагровело.

– Кто пустил его на кухню?

– Я, – признался Илья.

Эмиль встал так быстро, что чуть не уронил стул. Потом, словно генерал, срывающий эполеты у провинившегося офицера, он выхватил из рук Ильи деревянную ложку.

– Значит, ты теперь комиссар Наркомбомжа? А? Стоило мне отвернуться, и тебя повысили до генерального секретаря попрошаек?

Молодой человек сделал шаг назад.

– Никто меня не назначал.

Эмиль ударил ложкой по столу так сильно, что чуть ее не сломал.

– Понятное дело, никто! Кто разрешил тебе впускать на кухню попрошаек?! Ты не понимаешь, что если сегодня ты дашь ему корку хлеба, то завтра здесь будет уже пять бомжей?! И пятьдесят еще через день?!

– Простите, но…

– Что «но»?

– Он не просил еды.

– А что ему нужно?

Илья показал пальцем на Ростова.

– Он спрашивал Александра Ильича.

Андрей и Эмиль с удивлением уставились на графа, который повернулся и внимательно посмотрел через окно на мужчину. Потом, не говоря ни слова, он встал и вышел на кухню, приблизился к человеку в зимнем пальто, которого не видел уже восемь лет, и крепко его обнял.

Несмотря на то, что Андрей и Эмиль никогда не видели этого человека, услышав его имя, они тут же поняли, что это тот самый друг графа, с которым они вместе снимали квартиру над мастерской сапожника. Тот самый, кто мог «намотать» по комнате размером десять квадратных метров двадцать тысяч верст, поклонник Маяковского и Мандельштама, которого, как и многих других, осудили по 58-й статье.

– Заходите и располагайтесь, – сказал Андрей, показывая графу на кабинет шеф-повара.

– Да, конечно, – подтвердил Эмиль.

Граф провел Мишку в кабинет шеф-повара и посадил на стул спиной к окну, выходившему на кухню. Эмиль поставил перед гостем хлеб и солонку, извечный русский жест гостеприимства. А через минуту принес с кухни тарелку жареной картошки и антрекот. После этого шеф-повар и метрдотель вышли из кабинета и закрыли за собой дверь, чтобы дать возможность графу и Михаилу спокойно поговорить.

Мишка посмотрел на стол.

– Хлебом-солью встречаешь, – сказал он и улыбнулся.

Ростов смотрел на Мишку. Он был очень рад увидеть друга юности. В то же время он понимал, почему Эмиль принял Мишку за бомжа – тот приволакивал ногу, был одет в потрепанное пальто и весил килограммов на двадцать меньше, чем восемь лет назад. Время не щадит никого. Граф знал, что Эмиль стал хуже слышать правым ухом, а руки Андрея начали дрожать. Ростов видел, что в волосах Эмиля появилась седина, а Андрей начал лысеть. Но по сравнению с ними Мишка изменился почти до неузнаваемости.

Графа поразило и то, что Мишкина улыбка стала совсем другой. В юности Михаил никогда не говорил с иронией, но сказанная им фраза «Хлебом-солью встречаешь» была наполнены едким сарказмом.

– Рад тебя видеть, Мишка, – произнес Ростов. – Наконец-то тебя выпустили. Ты когда вернулся в Москву?

– Меня еще не совсем выпустили, – ответил Мишка с улыбкой и объяснил, что после того, как он отмотал восемь лет, его отпустили, но запретили жить в крупнейших городах страны. Для того чтобы приехать в Москву, он одолжил паспорт у приятеля, который был очень на него похож.

– Послушай, а это ведь небезопасно? – спросил граф.

В ответ Мишка только пожал плечами.

– Я приехал сегодня утром на поезде из поселка Явас[82]. И сегодня вечером вернусь назад.

– Явас… это где?

– Это в местах между теми, где растет хлеб, и теми, где этот хлеб едят.

– Ты… преподаешь? – осторожно спросил граф.

– Нет, такой род деятельности не приветствуется, – покачал головой Мишка. – Занятие писательством тоже не приветствуется. Да и вообще питаться нам не рекомендуется.

Потом Мишка начал описывать свою жизнь в Явасе, используя при этом местоимение «мы». Сначала графу показалось, что тот имеет в виду конкретного друга, с которым его перевели в Явас из лагеря, но потом понял, что Мишка говорил «мы», имея в виду всех заключенных и ссыльных в целом. Он говорил от лица миллиона заключенных, работавших на строительстве Беломорканала в Севвостлаге, всех тех, кто был там в двадцатые, тридцатые и сороковые годы[83].