Позвякивая неспокойными мыслями, Максин выныривает на улицу и замечает, что до «Сакса» идти совсем недалеко. Может, с полчаса примодненной фуги, не стоит звать это шопингом, ненавязчиво продадут ей недавнее прошлое. Она спрямляет путь на Пятую авеню по Сорок седьмой улице. Раз это Алмазный район, кто поступил бы иначе? Не только при возможности, сколь отдаленной ни была б, углядеть в точности те камешки, оправу, которых искала всю жизнь, но и из общего духа интриги, чувства: ничто и никто в этом квартале не размещено случайно, и, пропитывая пространство, незримые, как длины волн, что несут в дома мыльные оперы, вокруг повсюду кишат драмы граненой запутанности.

– Максин Тарнов? Не так ли? – Похоже, это у нас Эмма Левин, преподаватель Зигги по крав-маге. – А я тут с мол-челом своим встречаюсь на ланч.

– Так вы с ним что, бриллианты покупаете? может, тот самый брильянт? О! Что это… за перезвон я слышу? Неужто… – Нет. Этого на самом деле вслух она не сказала. Или как? она и впрямь превращается в Элейн, без согласия потерпевшего, как Лэрри Толбот в Человека-Волка, к примеру?

Нафтали, экс-Моссадовский мол-чел, работает на этой улице охраной у алмазного торговца.

– Вы бы решили, что много лет назад мы встретились на работе, полевой агент в контору заглянул, тарах! Магия! но нет, то был мастер на все руки. Однако тот же гром средь ясного неба…

– Зигги приносит в дом истории про Нафтали с тех пор, как начал крав-магу. Большое впечатление, какое на Зигги обычно трудно произвести…

– Вот он, пароход моей мечты. – Нафтали делает вид, будто валандается у витрины, фланёр, которого можно безмолвно, мгновенно запустить в действие, превратить в гнев божий. По словам Зигги, когда Нафтали впервые зашел в студию, Найджел без промедления спросил, сколько народу он убил, и тот пожал плечами:

– Со счета сбился, – а когда Эмма на него зыркнула, добавил: – То есть… не помню? – Может, случай шутки над шутником, однако Максин не хотелось бы это выяснять. Обезжиренный и коротко стриженный, в черном костюме, лицо дружелюбное с полуквартала, а когда в фокус стягивается вся его история рваных ран и переломов, и чувств, удерживаемых на профессиональной дистанции, с ним знакомишься заново. Хотя для Эммы Левин он делает исключения. Они улыбаются, они обнимаются, и на секунду они – два ярчайших брильянта на весь квартал.

– А, вы мама Зигги. Крутой парнишка. Как у него лето?

Крутой? ее маленький Зиггурат?

– Он где-то в Айове, Иллиное, где-то там. Движения отрабатывает каждый день, я уверена.

– Там неплохо, – Нафтали немного пришпоривает подачу, и Эмма мечет в него взгляд.

Как бывший фуфломет, Максин его понимает, но все равно, недоумевая, что именно он чуть не говорит, пытается на ощупь:

– Хорошо бы и мне как-то найти способ хоть ненадолго смотаться из города.

Он следит за нею пристально, не вполне улыбаясь, как человек, присутствовавший на стольких допросах, что способен оценить этикет.

– Тут на воздухе, знаете, всякое поговаривают. Беда в том, что это по большей части мусор.

– Что не сильно помогает, если ты паникер.

– Вы – паникер? Я бы не подумал.

– Нафтали Пёрлман, – рычит Эмма, – а ну хватит ее прибалтывать, она замужем.

– В разъезде, – Максин, хлопая ресницами.

– Видите, какая собственница, – Нафтали, просияв. – Мы на ланч идем, хотите с нами?

– Мне нужно вернуться на работу, но спасибо.

– У вас работа… вы… модель?

Очень высокоточным манером, Эмма Левин отводит одну ногу чуть в сторону, выставляет локоть, натягивает на себя лицо кунг-фу.

– Вот так женщина у меня! – Явный мац, который Эмма нельзя сказать чтоб избегала.

– Ведите себя прилично, ребята. Шалом.

Мальчишки как-то вечером звонят из Преридушина или Фондулака, в общем, откуда-то, сообщить, что через два дня будут дома.

Все, как грит Ас Вентура, и даже поет, тада нормалек. Максин тягостно бродит по дому, убежденная, что оставила улики непослушания на видном месте, что ну если не совсем приведет к неприятностям с Хорстом, то вынудит ее внимательней отнестись к его чувствам, кои, вопреки наружности, у него могут на самом деле оказаться. Она мысленно перебирает всех, с кем водилась – за исключением Виндуста, – пока Хорста не было в городе. Шноблинг, Роки, Эрик, Редж. В каждом из этих случаев она может делать заявку на причины легитимной работы, что вполне бы годилось, будь Хорст ВНС.

Хотя Хайди вероятнее всего не поможет.

– Не могли бы вы с Кармине заскочить ко мне, скажем, случайно? – интересуется Максин.

– Ждешь неприятностей?

– Может, эмоций.

– Мм-гмм?…так на самом деле ты этим заявляешь, что хочешь, чтобы Хорст меня видел в отношениях с другим человеком, поскольку сама параноишь насчет того, что мы с Хорстом по-прежнему можем считаться парой? Макси, неуверенная Макси, когда же ты наконец уже сможешь это отпустить?

Хайди в эти дни, похоже, на краю даже для Хайди, поэтому Максин не сильно удивлена, что подружайка ее детства подчеркнуто не является, ни с Кармине, ни без, когда мужской состав Лёффлеров наконец вваливается домой, громкие и улетевшие по сахару, грохоча по коридору и в две́ри.

– Эй, мам. Скучали.

– Ох, ребята. – Она падает в прихожей на колени и обнимает мальчишек, пока всем не становится слишком неловко.

На них всех бейсболки «Кончай-гуляй», и Максин они тоже такую привезли, что она и надевает. Побывали везде. Флойдз-Нобз, Индиана. «Пласа Утиного Ручья» в Беттендорфе. «Кус Р. Сыр» и «Локо Джо». Они поют ей рекламу «Хай-Ви». Далеко не единожды.

Прибыв в Чикаго, они опрометью рванули в тур по переулку воспоминаний, что в случае Хорста было каньоном ЛаСалль-стрит, его первая и старейшая поляна, где он некогда принадлежал к тем рукоджайвовым авантюристам, что бросали вызов яме каждый день торгов. Начали с Товарной, поторговав трехмесячными евродолларовыми фьючерсами, как для клиентов, так и для себя, надев заказной пиджак маклера с со вкусом приглушенными зелеными и пурпурными полосами и трехбуквенным именным жетоном, приколотым к нему. После того как ямы закрылись, часа в три дня, он переоделся по гражданке, перешел в Чикагскую торговую палату и вписался в кафе «Церера». На какой-то стадии в начале девяностых, когда ЧТБ[104]решила запретить совмещение ролей брокера и принципала, Хорст влился в порядочных размеров миграцию к ЧТОП, где таких угрызений не существовало, хотя евродолларовая деятельность была заметно вялее. Ненадолго он переключился на казначейские бумаги, но вскоре, словно отвечая на некий призыв из глубины опрятных итераций Среднезападного ДНК, проторил дорожку в сельскохозяйственные ямы, а там и опомниться не успел, как погрузился в американскую глубинку, вдыхая аромат горстей пшеницы, приглядываясь к соевым бобам на предмет обнаружения пурпурных пятен на семенах, бродя по полям ярового ячменя, щупая зерна и осматривая шелуху и плодоножки, беседуя с фермерами, погодными оракулами и страховыми оценщиками – сиречь, как он формулировал это для себя, заново открывая собственные корни.