– Мы – боснийцы, – громко заявляет Джанко, – жертвы рокового разделения людей на православных и мусульман, вечные толмачи и посредники, однако наши души полны неясного и недоговоренного. Мы прекрасные знатоки Востока и Запада, их обычаев и верований, но одинаково презираемые и подозреваемые обеими сторонами.

– Не кричи, – успокаиваю я его, дивясь его способности в нетрезвом виде закатывать стройные, полные определенного смысла монологи, только местами переходящие в бред.

– Мы племя, которое погрязло в двойном грехе Востока и которое еще надо спасти и искупить, только никому не известно, кто это сделает и как. На, Юрко, выпей. – И Джанко протягивает мне бутылку ракии. Он учился в Сараеве в духовной школе – медресе. Он со своими способностями сделал бы неплохую карьеру, но, к сожалению, Джанко был изгнан из медресе за буйный и неукротимый нрав… Он продолжает свою пьяную трепотню горячим страстным шепотом:

– Боснийцы – это люди, стоящие на границе, духовной и физической, на той черной и кровавой линии, которая в силу тяжелого и бессмысленного недоразумения существует между людьми, божьими творениями, между которыми не должно быть границы… Понимаешь, Юрко?

Я отпиваю глоток ароматной сливовицы и думаю о том, что мое духовное состояние тоже зиждется на разломе между Востоком и Западом.

– Когда Гаврило Принцип убил эрцгерцога Фердинанда, началась Первая мировая война! – продолжает Джанко. – А мы убиваем сотни людей, и мировая война не начинается! Это недоразумение. Это преступление! Война должна начаться… Пусть все погибнет к чертям! Джелалия, до суднега данка!

Я не хочу прогонять Джанко. Завтра мы похороним своего товарища, а послезавтра мне с Джанко идти на работу. В руках его будет моя жизнь. И послезавтра он будет трезвым, как огурчик, и хищным, как рысь. У него такое зрение, что он различает на верхушках сосен муравьев, которые забираются туда полакомиться сладкими выделениями сосновых пупышек.

– Джанко, повтори мне свою фамилию. Я запишу.

– Я Джанко Джарлзелез. – Я ищу ручку, чтобы записать столь вычурную фамилию и выучить, но ручка закатилась под кровать. О, Боже! К завтрашнему дню я опять забуду правильное произношение его фамилии и снова буду спрашивать об этом. Наверное, само действо запоминания этой труднопроизносимой фамилии следует обставить, как действо выстрела. Приготовить тетрадку, ручку, и как только он скажет это слово, тут же записать. Ручка у меня, словно второе оружие. Уединенность дает мне возможность вести записи.

Все, что произошло в Москве за последний год, кажется мне далеким и неправдоподобным сном. Мне вспоминается тот момент, когда я жил на подмосковной даче. На дачу меня привезла жена Фарида – моего абхазского приятеля по армейской службе. Ее звали Евгения. Она была старшей сестрой Людмилы. Я некоторое время жил у Фарида в московской квартире, когда он привез израненную Людмилу из Абхазии в военный госпиталь под Москвой. Фарид задержался в столице буквально на один день. Утром следующего он расцеловал детей и уехал.

…Час ночи. Сизый дым от сигарет, на свет слетаются ночные бабочки. Мы сидим на кухне и беседуем с Евгенией о жизни. Интересно, как ощущает себя женщина, у которой муж на войне, в Абхазии?

Евгения хоть и сестра Людмилы, но они совершенно разные, даже чисто внешне. Евгения элегантна и утонченна. Говорит тихим низким голосом, закутана в свой любимый черный цвет, худые тонкие руки в кольцах.

– Это новый имидж роковой женщины? – спрашиваю я, намекая, что Фарид находится в постоянной опасности.

– Да что ты! Сейчас договоришься… Просто у меня скоро день рождения, и мне уже столько лет, что я решила пока носить траур. Мне не много лет, но я последние годы не живу, а существую. Как змея под колодой. По году рождения я ведь – Змея. Моя матушка мне говорит: «Змея ты подколодная, а не просто змея! По возрасту я уже могла быть бабушкой»…

– Ну полно, Евгения… Разве в четырнадцать лет рожают?

– Людмила не родит и в двадцать пять. Она не нацелена на деторождение, она еще не выгулялась…

Я смотрю на печальную женщину. Как они познакомились с Фаридом? Вообще, Евгения немного странная. Это единственное, что роднит ее с Людмилой. Людмила проболталась мне о том, что в грудь у ее сестры вставлено маленькое золотое колечко. Прямо в сосок. Новая мода. А что делать женщине, когда мужчины воюют? Конечно, вопрос терпимого отношения к необычным проявлениям – это вопрос внутренней свободы. Насколько раскован человек внутри себя, настолько он и свободен. Мне, например, не очень повезло в жизни, потому что моя молодость не совпала со временем, когда раскрепощение было козырной картой молодежи.

– Эх, наверное, мне придется вступать в «либертарианскую» партию. Я скоро познакомлю тебя с их спонсорами. Правда, людьми с довольно темными репутациями, – говорит Евгения.

– Зачем это нужно? Чтоб сильнее ненавидеть мужчин? – спрашиваю я.

– Нет, просто для того, чтобы они для меня перестали существовать. По секрету могу сказать… Кто такой тот же самый Фарид? Он говорит, что ему нравится в постели показать свою силу. А о какой силе идет речь? Он хочет победить женщину интеллектуально или просто раздавить ее в постели? Так что мужчины – это просто сгустки амбиций, и больше ничего. Ну что, разве разумные люди не могли бы договориться там на Кавказе? Нет, все амбиции, одни амбиции… И я вынуждена быть вдовой при живом муже, а дети не видят отца по году и больше.

Я пару раз видел Евгению в сопровождении интересных молодых людей. Я давно не верю в целомудрие солдатских жен, поэтому меня не особенно волнуют Откровения дамы с золотой приколочкой в груди. Кажется, такого рода люди падки на модные поветрия и острые ощущения. Стоит только эстрадной звезде продемонстрировать пронзенные металлическими стержнями интимные части тела, и сразу секретаршам и домохозяйкам, женам бывших партработников и финансовых воротил хочется заиметь это же! Стоит в мире появиться новому наркотику, и женщины подобного рода говорят: «Дай!», «Достань!», «Укради!»

Евгения отличается от Людмилы. Она, старшая сестра, получила от мужа" большую свободу, но стала от этого более вульгарна и менее сексуальна. Кроме всего прочего, она всегда в делах и заботах, потому что Евгения – мать двоих детей. Предпочитает черные цвета, тогда как Людмила склонна носить все красное. Евгения постоянно читает то о самоубийстве Ван Гога, то о процессе над Жанной Д'Арк, то о художественном творчестве жлобствующих шизофреников. Людмила предпочитает читать журнал «Вокруг света». Это, думаю, ее единственное чтение.

Что ж, Фариду повезло. Евгения любит мир и чувствует себя свободной. Ее самооценка вполне объективна. Эта женщина достаточно гибка, чтобы принимать своего мужа таким, каков он есть, и поступать так, как ей хочется.

Людмила большего требует от мужчин; поиски самого подходящего пока не увенчались успехом. Но, кажется, я вполне ее устраиваю.

В тот вечер, когда на свет слетались ночные бабочки, не знаю, что удержало Евгению от внезапного порыва: то ли факт моего знакомства с Фаридом, то ли факт знакомства с ее сестрой.