Я почувствовала облегчение, когда мы доехали до Салливан-стрит. Эд припарковал машину и выключил двигатель.

В пекарне было жарко и душно. В воздухе, словно снег, кружила мука. Когда к Эду подбежала женщина и обхватила его руками, они выглядели, как фигурки на пресс-папье.

— Эд! — воскликнула она. — Джим расстроится, что ты его не застал!

В помещении пахло дрожжами. Прислушавшись, я расслышала в жужжании печей вздохи поднимавшейся опары.

Караваи окружали нас, словно мягкие горы. Эд любовно погладил один из них и сказал:

— Джим помешан на правильной консистенции.

Он шел сквозь этот мягкий и белый мир, а мука оседала у него на пиджаке и серебрила волосы. Эд, словно кот, потянулся к длинному ряду пицц, выстроившихся на прилавке, и отломил от одной краешек.

— Попробуйте, — сказал он и протянул мне кусок.

Тесто было поджаристым и слегка маслянистым, с пятнышками розмарина, и такое вкусное, что оторваться было невозможно.

— Великолепно! — воскликнул Джим.

В его голосе слышалось удивление. Он сунул в рот еще кусок и потряс головой.

— Когда Джим начинал печь пиццы, они были у него картонными. Потом они стали у него непропеченными. Но сейчас он сделал все как надо. Что случилось?

Женщина с любовной укоризной погрозила Эду пальцем:

— Этот парень, — сказала она, — может свести с ума. Он не желает принимать ничего старого. Вцепляется в тебя мертвой хваткой, пока ты не сделаешь лучше.

Она улыбнулась Эду и добавила:

— Твои жалобы были услышаны.

Эд покачал головой.

— Хорошо бы, все были такими послушными.

Насколько я могла судить, в его высказывании не было и капли иронии.

— Скажи Джиму, что я одобрил.

Мы вышли из пекарни и стали переходить из одной лавки в другую, покупая по пути еду. К машине вернулись обвешанные теплыми пирожками с грушей, турноверами, банками с джемом, буханками хлеба, козьим сыром и цуккини в слоеном тесте.

— Понимаете, почему я люблю этих людей? — спросил Эд.

Он смотрел на магазины, мимо которых мы проходили, боясь что-либо пропустить за время экскурсии. Неожиданно он пригнулся: впереди нас, в дверном проеме, показался крупный мужчина. Он указывал пальцем на Эда.

— Эй, ты! — скомандовал он, направляясь в нашу сторону. — Ты! А ну, давай сюда?

Эд прибавил скорости.

— Извините, — прошептал он, едва двигая губами. — Придется удирать.

И сказал мужчине:

— Завтра, я вернусь завтра.

Он уже почти бежал, и пояснил мне:

— Если мы остановимся и войдем в магазин, он начнет кормить нас и не даст уйти. Мы проторчим у него целый день.

Владелец магазина бежал рысцой рядом с Эдом, стараясь не отстать.

— Обещаешь? — спросил он.

— Да, да, обещаю, — сказал Эд.

— Буду ждать.

Владелец магазина неохотно прекратил гонку.

— У меня есть несколько новых блюд из баклажанов, тебе необходимо их попробовать.

— Завтра, — сказала Эд и нырнул в автомобиль.

Мы несколько минут ничего не могли сказать друг другу, потому что запыхались. Но когда благополучно оказались в тоннеле, на пол пути к Бруклину, я задала Эду вопрос:

— Вы и в самом деле пойдете?

Эд недоуменно на меня посмотрел.

— Конечно, я же обещал.

Воздел руки к небу.

— Я люблю всех этих людей. В них так много страсти. Они немного сумасшедшие, но это сумасшествие помогает им в бизнесе. Они живут правильно.

— Да, конечно, — сказала я.

В эту минуту мне хотелось, чтобы он положил руки на руль.

— Вы правы. Да. Страсть. Берегитесь вон того автомобиля.

— О, не беспокойтесь, — он похлопал меня по ноге, словно я была суетливой старушкой. — Я ни разу не попадал в аварии. Клянусь.

Мы выехали из тоннеля и углубились в Кэрролл-Гарденз. Эд сделал широкий жест и радостно сказан:

— Разве здесь не замечательно?

Он припарковал машину, пробудив при этом сигнализацию двух автомобилей. Когда мы входили в магазин, машины продолжали реветь, но Эд и ухом не повел.

В «Эспозито» было приятно: пахло специями, казалось, мы вернулись в исчезающий Нью-Йорк. Хозяйки громкими гортанными голосами требовали подать им телячью грудинку или вон ту котлетку и немного салями, не салями, не слишком толстой… вы меня слышите? Они придирчиво оглядывали горку тихо исходящих паром фаршированных перцев. Спрашивали, когда их приготовили, и желали знать, уж не подали ли им вчерашнюю колбасу, и где — черт побери — сегодняшняя? В магазине толпились пожарные со всей округи. Споря, кто за кем стоит, они перелопачивали горы нарубленного мяса.

— Разве это не замечательно? — спросил меня Эд, словно он самолично сотворил эту сцену. — Разве не удивительно? Разве такие места не делают вас счастливой?

Его энтузиазму противиться было невозможно.

— Познакомьтесь с Джорджем.

Эд подвел меня к красивому мужчине с татуировкой на руках и толстой золотой цепью на шее. Мне почудилось, что он записан у него как экспонат номер один.

— Это место основал его дед. И знаете, они до сих пор сами готовят сухую колбасу, и даже ветчину панцетту.

— Отец сейчас там, — Джордж указал назад пальцем. — делает колбасу.

— Вот видите, — сказал Эд, словно я в нем сомневалась.

В полутемной кухне стоял старик и спокойно перевязывал колбасы бечевкой. Пахло здесь изумительно — перцем и созревающим мясом. Старик нажимал на колбасы грубым большим пальцем. Недовольно качал головой, переходил к следующим. Кивнул сам себе, отрезал несколько кусков и передал нам. Колбаса была острой, пикантной и очень вкусной.

— Это моя сопрессата, — сказал он, выделяя местоимение. — Хорошая колбаса.

Следующим подарком Эда стал крошечный магазин, в котором трудились пекари. Они замешивали тесто, растапливали шоколад, вытаскивали из печей противни с выпечкой. Когда Эд вошел, они остановились и поприветствовали его. Эта сцена напомнила мне витрины кондитерских, в которых на Рождество двигаются сладкие фигурки. Если бы пекари сейчас запели, я бы ничуть не удивилась.

— Они здесь делают, — Эд взял с противня тарталетку, — самое удивительное пирожное, какое я когда-либо ел.

Он закинул в рот маслянистый кусочек, а потом и другой. На восьмом пирожном остановился, печально покачал головой и сказал:

— Ешь его и понимаешь, какие плохие тарталетки делают во всем остальном мире. Ну ладно, съем еще одну.