— Выходит, вы нарушаете закон? Разве в законе не сказано, что вы обязаны сохранить организм ребенка, ставшего донором, на сто процентов?

Улыбка на лице женщины заметно полиняла.

— Ну, мы сохраняем организм на девяносто девять и сорок четыре сотых процента организма, включая аппендикс.

— Ясно.

— Теперь мы с тобой должны заняться анкетой, которую заполняют все поступающие в лагерь. Ты попала сюда не совсем так, как другие, поэтому и возможности ознакомиться с ней заранее у тебя не было, — говорит женщина, листая страницы лежащей перед ней папки. — На большую часть вопросов отвечать уже, в принципе, не нужно… но если ты обладаешь какими-нибудь специфическими навыками и хотела бы нам о них рассказать… ну, такими, которые могли бы принести пользу сообществу, пока ты находишься здесь…

Больше всего на свете Рисе хочется просто встать и уйти. Даже теперь, на закате жизни, ей снова приходится отвечать на неизбежный вопрос: чем ты отличаешься от других?

— У меня есть опыт медицинской работы, — говорит Риса сухо. — Оказание первой помощи — искусственное дыхание, массаж сердца и так далее.

Женщина смотрит на нее с сожалением.

— Ну, как это ни прискорбно, — говорит она, — врачей у нас здесь предостаточно, целый медицинский корпус.

Если она еще раз скажет это свое «ну», думает Риса, поднимусь и врежу ей как следует.

— Что-нибудь еще?

— В интернате мне приходилось работать в отделении для малышей.

Снова эта мерзкая извиняющаяся улыбка.

— Чудесно. Но, к сожалению, детей здесь нет. Это все?

— Я изучала классическую музыку, — говорит она, вздыхая. — Класс фортепиано.

Брови женщины поднимаются неправдоподобно высоко.

— О, серьезно? — произносит она. — Ты играешь на рояле? Ну, ну, ну!

Коннор испытывает острейшее желание подраться. Ему хочется задирать сотрудников лагеря и не подчиняться правилам, но он знает: стоит начать это делать, и с ним покончено. Но он изо всех сил сдерживает себя по двум причинам. Первая: от него ждут именно такого поведения. И вторая: Риса. Мальчик прекрасно понимает, как тяжело ей будет, если его отведут в Лавку мясника раньше времени. Да, именно так ребята окрестили медицинский блок — Лавкой мясника, хотя, конечно, в присутствии сотрудников называть его так никто не решается.

В общей спальне для мальчиков Коннор стал кем-то вроде знаменитости. Ему самому кажется абсурдом то, что ребята считают его живой легендой только за то, что он старался выжить.

— Это же все неправда? — спрашивает его парень, лежащий на соседней койке, в первый же вечер. — Не может быть, чтобы ты вырубил целый экипаж полицейской машины при помощи их собственных пистолетов, стреляющих пулями с транквилизирующим веществом.

— Нет! Конечно, неправда, — отвечает Коннор, но тот факт, что он все отрицает, для соседа лишь еще одно доказательство того, что все, что рассказывают о Конноре, было на самом деле.

— Я в это не верю, — говорит другой мальчик, — но я слышал, когда тебя искали, пришлось перекрыть несколько федеральных трасс.

— На самом деле перекрывали только одно шоссе. Вернее, они его не перекрывали. Это сделал я. В каком-то смысле.

— Так, значит, это правда!

Спорить бесполезно: как бы ни старался Коннор преуменьшить свои заслуги, ребята продолжают считать его мифическим персонажем или супергероем из комиксов. Кроме того, Роланд, ненавидящий Коннора, тем не менее активно работает на его имидж, чтобы тень славы великого человека осенила и его. Он живет в другом корпусе, но до Коннора то и дело доходят совершенно дикие истории о том, как они с Роландом якобы украли вертолет и напали на больницу в Таксоне, чтобы освободить чуть ли не сто беглецов, которых там держали. Поначалу Коннор хочет рассказать им, что Роланд не сделал ничего выдающегося, если не считать предательства, но жизнь слишком коротка, на этот раз в прямом смысле этого слова, чтобы снова затевать свару с верзилой.

Среди тех, с кем общается Коннор, есть только один мальчик, который действительно его слушает и может отличить правду от вымысла. Его зовут Долтон. Долтону семнадцать лет, и он не вышел ростом, зато на голове густая шапка волос, живущих своей жизнью, и под ней тоже не пусто. Коннор рассказал ему о том, что было в день, когда он бежал, стараясь ничего не приукрашивать. Приятно, когда кто-то знает правду, это утешает. Однако у Долтона своя точка зрения на случившееся.

— Несмотря на то что все было не совсем так, как об этом рассказывают, — говорит он, — история все равно впечатляющая. Каждый из нас хотел бы знать, что способен на такое.

Коннору приходится с ним согласиться.

— Тебя тут считают королем беглецов, — говорит Долтон, — но таких, как ты, отправляют под нож раньше всех, поэтому старайся вести себя аккуратнее.

Сказав это, Долтон окидывает Коннора долгим испытующим взглядом.

— Тебе страшно? — спрашивает он.

Коннор и рад бы сказать Долтону, что он ничего не боится, но это неправда.

— Да, — говорит он.

Тем не менее, узнав, что Коннору тоже страшно, Долтон испытывает какое-то своеобразное облегчение.

— На занятиях нам говорят, что страх исчезнет и мы придем к приятию того, что с нами должно случиться. Но я здесь уже полгода, а страх не уходит.

— Полгода? Я думал, здесь никто дольше нескольких недель не задерживается.

Долтон наклоняется к самому его уху и переходит на шепот, словно готовясь поделиться сверхсекретной информацией.

— Если ты играешь в оркестре, можешь прожить гораздо дольше, — тихонько говорит он.

В оркестре? При мысли о том, что в месте, где людей лишают жизни, может быть даже свой оркестр, Коннору становится не по себе.

— Мы должны играть на крыше Лавки, когда гуда отводят ребят, — объясняет Долтон. — Мы играем все — классику, поп, рок. Я лучший бас-гитарист из всех, кто когда-либо оказывался здесь.

Он расплывается в улыбке.

— Приходи послушать нас завтра, у нас появилась новая клавишница. Здорово играет.

* * *

По утрам мальчиков выводят играть в волейбол. Эта игра стоит под номером один в списке спортивных мероприятий, в которых должен принимать участие Коннор. Вдоль кромки поля стоят сотрудники лагеря с папками в руках, как всегда одетые в пестрые гавайские рубашки, — очевидно, на волейбольном поле двенадцати индивидуальных камер наблюдения нет.

С крыши находящегося позади медицинского блока доносится музыка — оркестр, в котором играет Долтон, должен, помимо всего прочего, создавать по утрам оптимистичное настроение.

Увидев Коннора, члены команды противника падают духом, — очевидно, само его присутствие для них знак, предвещающий скорое поражение. Совершенно не важно, умеет Коннор играть в волейбол или нет; для них Беглец из Акрона — чемпион по любому виду спорта. В числе соперников оказывается Роланд. Он, в отличие от других, не упал духом — стоит с мячом в руке и сердито смотрит на Коннора. Такое впечатление, что он охотно засунул бы мяч Коннору в глотку, если бы представилась подходящая возможность.