Однажды вечером, когда Дивляна сидела у огня, Вольга все-таки подошел к ней. Она как раз покормила Славуню и собиралась нести ее укладывать спать в шатер — девочка уже дремала, привалившись к ее боку, когда Вольга вдруг появился из полутьмы между кострами и остановился прямо перед ней.

— Дурак я был, — вместо приветствия сказал он, будто заканчивая прерванный разговор: как и Дивляна, он все это время продолжал про себя беседовать с ней. — Знал ведь, что ты сама от меня отказалась. Еще тогда, когда тебя к жениху везли, а мой отец встретил вас на Ильмере и хотел отбить. Мне рассказывали, да я не верил. Думал, ты не сама отреклась, Велько тебя заставил. Но теперь-то у меня глаза открылись.

Дивляна не нашлась что ответить. Да, она сама согласилась ехать в полянскую землю и выйти замуж за Аскольда, когда поняла, какая ответственность на нее пала. Тогда она любила Вольгу не меньше, чем он ее, но не могла поступить иначе. Она так решила, и оправдаться перед ним ей было нечем. Теперь и он, наверное, пожалел об этом походе. Но что изменят его сожаления?

В Киев они прибыли на третий день около полудня. Дивляна ожидала увидеть здесь разорение и запустение, но город над Днепром выглядел вполне благополучно, хотя жителей и впрямь оказалось меньше обычного. Подольская отмель была усажена лодками, а за ними теснились люди — весть о возвращении князя Волегостя уже разлетелась. Дивляну с детьми встречали гулом радостных криков, а она поначалу не понимала, что это назначено ей. Она испугалась, когда толпа киевлян вдруг побежала ей навстречу; люди зашли в воду, подняли на плечи лодью, в которой она сидела со спутницами, и понесли на Гору!

Гребцы побросали весла и попрыгали на землю, женщины визжали и цеплялись то за детей, то за борта, то друг за друга. Дивляна в ужасе притиснула к себе Некшиню, не понимая, что происходит. А их несли через Подол, вверх по тропе Взвоза, с бортов и днища лодьи лилась вода, несшие их промокли насквозь, но, когда они на миг поднимали лица, Дивляна видела широкие улыбки среди мокрых бород, блестящие глаза под влажными волосами. А толпа, стоявшая вокруг и бежавшая следом, кричала и бросала в небо шапки.

— Огнедева! Княгиня! Огнедева вернулась! Матушка наша! Живая! — неслось со всех сторон, и люди тянули руки, чтобы прикоснуться если не к ее подолу, то хотя бы к мокрому боку лодьи.

Совсем не столько почетного приема ожидала она — так могли бы радоваться, если бы в Киев вернулась старшая жена правящего князя, родившая вдали от дома долгожданного наследника. Но теперь она здесь только пленница! На миг подумалось: а вдруг все это дурной сон или ложь? А вдруг сейчас выйдет ей навстречу из ворот Аскольд — живой и здоровый?

Но в воротах княжьего двора, который она привыкла считать своим домом, стоял не Аскольд. Это был Одд Хельги, варяжский князь, которого она помнила по событиям четырехлетней давности и сейчас сразу узнала. Нарядно одетый, улыбаясь в золотистую бородку, он смотрел, как лодью с женщинами сгрузили к его ногам. Тоже узнав Дивляну, он подошел и протянул руку, чтобы помочь ей выбраться. Прижимая к себе ребенка — ей все казалось, что Некшиню вот-вот станут у нее отнимать, — Дивляна не шевелилась, и тогда кто-то рядом подхватил ее под локти и бережно высадил на утоптанную землю.

— Здравствуй, королева Дивилейн! — на северном языке приветствовал Одд, и ее поразили звуки варяжской речи — такие привычные в юности, дома, и такие странные здесь, где варягов почти не было, а те, что были, говорили по-словенски. — Рад видеть тебя невредимой и благополучно вернувшейся домой. Ты стала еще сильнее похожа на твою сестру Йармиль, и вы обе можете считаться самыми красивыми женщинами от Восточного моря до Миклагарда.

Упоминание о Яромиле помогло Дивляне несколько прийти в себя. Одд держался дружелюбно, улыбался ей, его светло-серые глаза искрились удовольствием — он держал себя вовсе не как враг и соперник ее детей.

— Это твой ребенок? — Он кивнул на сверток, который она прижимала к груди. — Сын, я так слышал? Он здоров?

— Д-да… — Его внимание к ребенку снова встревожило Дивляну, и она отступила на шаг.

— Ты родила совсем недавно?

— Да… Когда… — Дивляна обвиняюще глянула на него. — На следующий день после того, как его отец…

— Уже после? — деловито уточнил Одд. Она кивнула. — Значит, ты назвала его Аскольдом?

Дивляна в изумлении уставилась на него, но потом вспомнила, что в Северных странах ребенку, родившемуся после смерти отца, принято давать его имя.

— У моего сына нет настоящего имени, — через силу призналась она. — Потому что некому его наречь.

— Не беда! Ты хорошо сделала, что не стала с этим торопиться, — похвалил Одд и с дружеской лаской взял ее под локоть. — Это могу теперь сделать я как ближайший родич мальчика. Не беспокойся. Главное, что ты благополучно вернулась, и теперь все будет хорошо. Иди отдохни. Я приказал приготовить тебе баню. Если что-то понадобится, пусть твои женщины найдут Гудлейва, он понимает по-словенски.

Дивляна в изумлении смотрела на Одда, пытаясь уразуметь, что он только что сказал. Выражая намерение дать имя ее сыну, он тем самым пообещал, по сути, заменить ему отца. Как ближайший родич… как муж ее сестры Яромилы, он хочет сказать? Именно так он смотрит на вещи?

— Пусть женщины тебя проводят. — Одд кивнул в сторону.

Проследив за его взглядом, она увидела Гусляну, Доброзору, Унераду Угоровну с двумя сестрами и еще нескольких знакомых женщин из знатных киевских родов. Позади топталась Кудеря. Вид у всех был взволнованный, на глазах блестели слезы, но не похоже, чтобы они чего-то опасались.

Но вот Аскольдову вдову увели в баню, и Одд оглядел толпу. Губы его все еще хранили любезную улыбку, но взгляд стал острым и внимательным. Как бы он ни относился к этой женщине на самом деле, на глазах у всего здешнего народа, чуть не плачущего от счастья при виде их живой богини, он не мог обойтись с ней неприветливо. Впрочем, она в любом случае его родственница — сестра Яромилы. Надо же! — Он посмотрел на лодью, все еще лежавшую перед воротами. Этого он им не приказывал делать и даже не ожидал. Кто бы мог подумать, что эти люди, почти равнодушно встретившие смерть своего князя, его вдову понесут в город на плечах? Но если это племя так сильно ее любит, будет непростительной глупостью не использовать эту любовь себе на пользу.

Оглядевшись, он наконец нашел взором Вольгу: того никто не нес на руках, и он с ближней дружиной только сейчас пробился через толпу.

— Где она? — сразу спросил тот у Одда.

— Жена Аскольда пошла в дом. А кого еще ты привез?

— Тех, кто был с ней, привез. Больше она ничего не просила.

— Я спрашиваю о деревлянских князьях. Из них кто-нибудь остался в живых?

— Нет, — ответил Вольга, подумав о Доброгневе, которого считал единственным противником. — Их князя убили мои люди. Больше у них нет мужчин.

— А женщины? Где они? Где сестра Аскольда, которая была там замужем? Кто-нибудь из них уцелел?