— Какое счастье! И все это под знаменами с именем государя!

— Вот именно, дочь моя. Дальше Болотников двинулся к Туле, соединился с князем Шаховским и самозваным сыном царя Федора Иоанновича. А 30 июня сюда подошел со стотысячным войском и сам Шуйский и начал осаду города.

— Но ведь нельзя же, нельзя, чтобы все это время с войсками не было государя! Если бы вы знали, отец мой, как Дмитрий Иванович храбр и ловок. Им бы залюбовалось любое войско и вдохновилось таким начальником.

— Но Господь Всеведущий рассудил иначе. Хотя, слов нет, присутствие отважного государя намного увеличило бы силы его сторонников. Но и так осажденные три месяца выдерживали осаду. Три месяца — это очень много, но они готовы были держаться и дальше, не боясь наступающего голода. Все решило предательство.

— Чье, святой отец? Шаховского? Болотникова? Я должна знать это имя! И не забуду его никогда!

— Боюсь, я не сумею его повторить. Это был какой-то посадский человек из Тулы, который предложил Шуйскому погубить осажденных, естественно, за большую сумму денег. У Шуйского не было иного выхода, хотя он всегда куда как неохотно расстается с деньгами. Этот туляк начал делать запруду реки, на которой стоит Тула, и в конце концов полностью затопил город.

— Собственный город?

— За большие деньги. Главное — погибли все запасы еды, хранившиеся в доступных для воды местах. К тому же Шуйский не замедлил обещать всем осажденным, если сдадутся, помилование и даже награждение. Болотников не захотел гибели своих товарищей и сам явился перед Шуйским. Во всем вооружении. Он положил перед Шуйским свою саблю. И обещался ему служить, если Шуйский его помилует.

— Боже! Боже! После стольких примеров верности…

— Ему пришлось очень скоро понять всю цену предательства. Шуйский все обещал, но на деле отправил Болотникова в тюрьму в Каргополь. Там ему сначала выкололи глаза… Потом утопили…

— Божья кара!

Вор (Тушинский вор) вместе с гетманом Ружинским и со всеми ратными людьми подошел к Москве и встал в Тушине; и когда подступали к Москве, бои были частые. И подойдя от Тушина, встал в Тайнинском, но было им в Тайнинском от людей московских утеснение на дорогах и начали многих побивать и запасы к нему не пропускать. Он же, видя утеснение себе, отступил от Тайнинского обратно в Тушино… И остановился в Тушине, и начал тут таборы (укрепленные лагери) строить. Бояре же встали на Ходынке.

«Новый летописец»

Вельможи настойчиво советовали царю избрать себе супругу. Они полагали, что народ будет больше бояться царя и вернее служить ему, если он женится, и будет иметь наследников…

Свадьба происходила 27 января 1608 года, и она была ознаменована только великими бедствиями и скорбями людей, которых, как это видели, каждый день топили в Москве.

Эта водяная казнь, столь ужасная, что ее нельзя представить и в мыслях, совершалась в Москве уже два года сряду, и все еще не было конца, и когда весною наступило половодье, то вместе со льдом выносило на равнину трупы людей, наполовину съеденные щуками и другими рыбами… и эти мертвые тела лежали там по берегам и гнили тысячами, покрытые раками и червями, точившими их до костей, все это я сам видел в Москве.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

— Святой отец, ты слышал последние новости. Москва окружена. К ней подошли отряды государя Дмитрия Ивановича. Что ты думаешь об этом? Скажи же мне, наконец, всю правду. Если можешь…

— Всю правду… Ты многого хочешь, дочь моя. Всей правды не знает никто, кроме Господа нашего Вседержителя. Даже Иисус в человеческом своем претворении не столько не знал ее, сколько начинал сомневаться в ней. Сын Божий, молившийся в Гефсиманском саду об изменении человеческой участи его! А ты обращаешься всего лишь к смиренному монаху.

— Знаю, знаю, все, что скажешь, святой отец. Но… Послушай, ты тоже говоришь, что это государь Дмитрий Иванович доблестно привел, наконец, свои войска. Правда?

— Так говорят все, дочь моя.

— Но почему же он не пришел на помощь Болотникову? Почему дал погибнуть такой страшной смертью самому верному своему слуге?

— Мы не знаем обстоятельств тех дней. И потом, дочь моя, такая привязанность народная к своему полководцу не сулит ничего доброго монарху. Откуда ты знаешь, какие искушения могли возникнуть на его дальнейшем пути? Не взревновал ли бы он к славе государевой? И к власти его? И к богатству? Мне кажется суетным построение всяческих предположений.

— Хорошо, пусть не Болотников. А я? Что же со мною?

— Настанет и твой час, дочь моя.

— Какой, святой отец? Ты знаешь, что Шуйский заключил с королем Зигмунтом перемирие?

— Почему тебя это волнует, дочь моя?

— Только потому, что в условиях перемирия оговорена и наша судьба. Ты не знал об этом?

— Нет, не знал. Но если захочешь, ты расскажешь мне.

— Конечно, расскажу. Еще бы не расскажу, когда Шуйский выговорил себе способ избавиться от Марины, царицы Московской. Он готов дать мне в удел Гродно или даже Самбор с тем, чтобы я вернулась в его владения и открыто отказалась от своего царского титула. Только и всего! Марина Мнишкувна может занять единственное достойное ее фамилии место среди полубезродной шляхты, выставить себя на всеобщее осмеяние. Разве ты знаешь нашу шляхту, святой отец! Лучше пройти все круги ада, чем снова встретиться с этими, этими…

— Остановись, дочь моя. Не оскверняй уст своих недобрыми словами. Как отнесся к этому предложению ясновельможный пан воевода?

— У отца, как у ребенка. Он одновременно обрадовался и насмерть перепугался, представляя себе, как теперь обернутся против него все те грехи, которые он допускал в управлении королевскими экономиями. Уж тут его никто жалеть не станет.

— Это значит — он не дал тебе никакого отцовского совета.

— Разве я стала бы его слушать! Я жду твоего совета, святой отец.

— Ты не вполне откровенна со мной, дочь моя. У тебя разве нет никаких других предложений?

— Но они исходят не от Москвы, и отец ничего о них не хочет и слышать. Воевода не грешит избытком храбрости.

— И все же?

— Меня ждут в лагере государя в Тушине. Проехать туда свободно невозможно. Значит, надо инсценировать мое похищение и всего моего двора, когда обоз направится в Польшу.

— Сначала дать согласие на все условия Шуйского?

— В этом все дело.

— Дочь моя, у тебя, мне кажется, есть единственное затруднение: как оттянуть подписание обязательства. Слов нет, его можно подписать и дальше действовать по-прежнему.

— Я не стану этого делать! Ни за что!

— Так делается достаточно часто монархами.

— Меня это касаться не может. Что если мою подпись предъявят государю и его сторонникам? Как будет он выглядеть, если его венчанная на царство супруга продаст свою корону и место на троне? Нет, об этом нечего и говорить.