Я хочу показать мои картинки доктору на празднике, который скоро наступит. Сейчас работаю над миниатюрой, изображающей само торжество. Во главу стола я посадила доктора, рядом с ним — Бенджамина, жену врача и сестер жены, живущих вместе с нами. Все они красиво одеты. Затем мне пришло в голову добавить на эту картинку и себя. Нарисовала себя в платье цвета шафрана. Это мой любимый цвет. Но тут-то краска и кончилась. Мне эта картинка нравится больше всех тех, что я написала. Хорошо подписать ее своим именем: ведь доктор вернул мне его. Я использовала все свои кисти. В последней сохранился всего один волосок.

На картине моя голова со вниманием обращена к доктору. Он рассказывает о Моисее, бросившем вызов королю Мизраима. Волшебный посох помог ему завоевать свободу народу, избавить его от рабства.

Если бы и у меня был такой посох, то он и меня освободил бы от рабства. Свобода — вот чего не хватает мне в этом месте, в котором у меня есть почетная работа, уют и покой. И все же это не моя страна. Свобода и страна. Две вещи, которых так хотели евреи. Все это Всевышний даровал им с помощью посоха Моисея.

Я положила кисть с кошачьим волосом и представила ее себе в виде волшебного посоха. Увидела себя идущей к берегу. Огромное море расступится, и я пойду вперед по пыльным дорогам. Они приведут меня домой.

Эскорт ООН в сараевском аэропорту не поджидал меня по простой причине: я никому не сказала, что приеду.

Прибыла я поздно. Вылет из Вены отложили на два с половиной часа. Я пришла в раздражение: венский аэропорт представляет собой огромный блестящий торговый центр. Лету отсюда до просторного, по-военному аскетичного терминала Сараево — неполных полчаса. Такси повезло меня из аэропорта по непривычно темным улицам. Здесь отремонтировали несколько уличных фонарей, что для района, расположенного поблизости, наверное, счастье. Хотя я и не испытывала уже страха, как при первом своем визите, но все же вздохнула с облегчением, войдя в номер гостиницы и заперев за собой дверь.

Утром позвонила Хамишу Саджану в офис ООН и спросила, не могу ли я увидеть новый выставочный зал музея. До официальной церемонии оставалось еще двадцать четыре часа, но он сказал, что директор музея не станет возражать, если я загляну, прежде чем туда ворвутся толпы приглашенных сановников.

Музей находится на широком бульваре, известном как Аллея снайперов. Две недели назад у него был вид потемкинской деревни. Теперь уже не так: убраны заграждения из камней и щебенки, засыпаны самые страшные воронки. Пустили трамваи, все это до некоторой степени придало улице нормальный вид. Ну наконец-то ООН сделала кое-что полезное для Боснии. Я поднялась по знакомым ступеням музея. В кабинете директора предложили неизменную чашку турецкого кофе. Хамиш Саджан встретил меня сияющей улыбкой. После обмена любезностями он и директор сопроводили меня вниз. Мы подошли к залу, у дверей которого находились два охранника. Директор набрал код. Новый замок упруго щелкнул.

Помещение оказалась чудесным, освещение — превосходным: ровным и не слишком ярким. Ультрасовременные сенсорные датчики регистрировали температуру и влажность. Я посмотрела на цифры: 18 градусов Цельсия, плюс-минус 1 градус. Влажность — 53 процента. Все, как и следует. Стены пахли свежей штукатуркой. Я подумала, что по контрасту с разрушенным городом даже просто пребывание в таком помещении может морально поддержать многих сараевцев.

В центре комнаты стояла специально сделанная витрина. В ней под стеклянной пирамидой, защищенная от пыли, загрязнений и людей, покоилась Аггада. На стенах — связанные с книгой экспонаты: православные иконы, исламская каллиграфия, страницы из католических псалтырей. Я медленно обошла комнату и осмотрела каждый экспонат. Отбор превосходен, все продумано. За всем этим я почувствовала профессионализм Озрена. Каждый экспонат чем-то связан с Аггадой — те же материалы или родственный художественный стиль. До посетителя убедительно и без слов доносится мысль о взаимном влиянии разных культур, способствующем их обогащению.

Наконец обратилась к Аггаде. Витрину из красивого ореха с наплывами создал настоящий мастер. Книга раскрыта на страницах сотворения мира. Страницы переворачиваются по расписанию, чтобы не подвергать каждую из них длительному воздействию света.

Я смотрела сквозь стекло и думала о художнике, о кисти, окунавшейся в шафрановую краску. С кисти слетел запачканный желтой краской волосок, ровно обрезанный с обеих сторон. Кларисса Монтегю-Морган опознала его как кошачий. Испанские кисти чаще всего делали из меха белки или горностая. Персидские миниатюристы специально разводили персидских кошек и срезали мех с горла двухмесячных животных. Ирани калам. Иранская кисть. Это, скорее, стиль, нежели инструмент. И все же эти миниатюры не все персидские по стилю или исполнению. Почему иллюстратор, работавший в Испании для еврейского клиента, обладал манерой европейского христианина и использовал при этом иранскую кисть? Кларисса, заметившая эту аномалию, внесла живую струю в мой отчет. Ее открытие позволило мне совершить историческое путешествие — перенестись на машине времени в испанскую эпоху сосуществования христиан, иудеев и мусульман, пройти по дорогам, соединившим художников и ученых Испании с их коллегами в Багдаде, Каире и Персии.

Я смотрела и представляла себе момент, когда кто-то из испанских художников впервые воспользовался одной из этих превосходных кистей, услышала мягкий шелест тонких волосков по тщательно подготовленному пергаменту.

Пергамент.

Я моргнула и поближе наклонилась к витрине, не веря своим глазам. Казалось, из-под ног ушел пол.

Выпрямилась и повернулась к Саджану. Широкая улыбка увяла, когда он увидел мое лицо. Должно быть, оно побелело, как свежая штукатурка на стенах. Я старалась говорить спокойно.

— Где доктор Караман? Мне нужно его увидеть.

— Что-то случилось? С витриной, с температурой?

— Нет, нет. В комнате все… в порядке.

Я не хотела устраивать публичный скандал. Возможно все уладить, если действовать спокойно.

— Мне нужно увидеть доктора Карамана. По поводу отчета. Я поняла, что нужно внести серьезное исправление.

— Милая доктор Хит, каталоги уже напечатаны. Какие исправления?

— Неважно. Я просто должна сказать ему…

— Думаю, он в библиотеке. Послать за ним?

— Нет. Я знаю дорогу.

Мы вышли, новая дверь закрылась с мягким щелчком. Саджан начал официально раскланиваться с директором, я невежливо свела прощальные слова до минимума и пошла по коридору. Удерживалась, чтобы не пуститься бегом. Рванула на себя дубовую дверь библиотеки и поспешила по узкому проходу между стеллажами, едва не сбив помощника библиотекаря, раскладывавшего на полках книги. Озрен был в своем кабинете, говорил с кем-то, сидевшим ко мне спиной.

Я вошла без стука. Озрен поднялся, удивленный неожиданным вторжением. Его лицо было серым и осунувшимся, под глазами пролегли темные круги. Я вдруг вспомнила, что его сын лежит в земле менее двух суток. Сочувствие к нему захлестнуло снедавшую меня тревогу, и я обняла его за плечи.