Семь птиц планетных – удод, орел, коршун, лебедь, голубь, аист и сова, и знак твой – сова, потому что слеп ты при свете дневном.

Семь зверей священных – крот, олень, волк, лев, козел, обезьяна, кошка, и покровитель твой – волк, зверь алчный, злой и трусливый.

Семь металлов планетных – свинец, олово, железо, золото, медь, ртуть, серебро, и твой металл – ртуть, тяжелая, из рук вытекающая, мерцающая холодом и всех травящая.

Семь отверстий в голове человеческой – рот, уши, ноздри, глаза, и ты – это рот на голове человеческой, потому что глаза твои закрыты на чужие беды, уши не слышат стона обиженного, ноздри не чуют запаха гари, лишь рот твой ненасытен и неустанен.

И только семь жилищ осужденного судьбой – все твои: геенна, боль смерти, врата смерти, мрак смерти, помойная яма, забвение, преисподняя!..

Тишина. Тоска. Темнота. Мрак смерти?..

Ученическим круглым почерком написала она в конце бланка протокола допроса: «С моих слов записано верно» – и расписалась так же кругло, детски беспомощно – «Г. Петровых».

Я положил протокол в папку и спросил ее:

– Галя, а вы давно работаете после школы?

– Год. Два курса училища после школы и год работаю. – В глазах ее была надежда, такая же отчетливо-круглая, как детский почерк, – она надеялась, что я пойму: не могла она за год научиться читать в людях, не могла она знать, что и такие мерзавцы встречаются, которые могут вырвать дважды чужие деньги. Ведь даже кассир Антонина Петровна ничего не заметила! Но про Антонину Петровну она ничего не сказала, только испуганно покачала головой...

– А вы у Антонины Петровны в больнице были? – спросил я.

Она кивнула.

– Как она? Врачи просили ее пока не беспокоить.

– У Антонины Петровны сердце плохое. Сын у нее был, Женя.

– И что?

– Он новые самолеты испытывал... и в прошлом году погиб. А жена его и девочка живут вместе с Антониной Петровной. – Она посмотрела на разложенные на столе фотографии Батона и сказала: – А этот... теперь ее совсем добил...

Раздался телефонный звонок:

– Станислав Павлович, это из бюро пропусков. Тут пришел гражданин по фамилии Окунь, он говорит, что вы его приглашали к себе.

– Да-да, пропустите, пожалуйста...

Я подписал Гале Петровых пропуск на выход и сказал:

– Поезжайте к Антонине Петровне, постарайтесь успокоить ее. Вы ей объясните, что мы знаем этого рецидивиста, он находится у нас в розыске и должен из-за этого проживать нелегально – ему деньги потратить негде будет. Я уверен, что мы его возьмем в ближайшее время и все это как-то утрясется... – Галя молчала, и я добавил: – Экспертиза считает, что подписи в ордере сходны с оригиналом, особенно вторая...

– Ну? – не поняла Галя.

– Ну, с учетом того, что он и паспорт предъявил, и расписался одинаково, ваша вина не так уж очевидна... – Говорил я все это бодрым строевым голосом, но, судя по Галиным глазам, не очень-то верила она в мой казенный оптимизм...

А через минуту после ее ухода явился ко мне в кабинет Окунь. Притворил за собой дверь, снял очки, и, пока он протирал темным платком стекла, лицо его – как со сна – было беспомощным, и под переносицей с обеих сторон носа ярко краснели ямки, надавленные опорами очков. Потом он надел очки, и глаза его за сильными бифокальными линзами блеснули холодно и ясно. И вид у него был совсем не беспомощный и не просоночный.

– Слушаю вас, – сказал он сухо и внушительно.

– Я пригласил вас, гражданин Окунь, чтобы задать вам несколько вопросов о ваших взаимоотношениях с Дедушкиным...

– «Гражданин Окунь»! – перебил он меня, зафиксировав свое восклицание поднятым указательным пальцем. – Имея некоторый опыт в осуществлении юридической процедуры, хочу отметить, что высоким титулом гражданина у нас почему-то принято именовать лиц, вступивших в напряженные отношения с законом. Вам это не кажется странным? Послушайте, как звучит: «Гражданин Робеспьер!», «Гражданин Окунь!» Нравственная эволюция от Дантона до Дедушкина...

– Это хорошо...

– Вы находите?

– Я хотел сказать, что это хорошо, коли у вас есть время и настроение сейчас резвиться подобным образом. Это раз. А теперь два – вы меня больше не перебивайте. Когда мы будем чай пить у вас в гостях, там вы сможете вести беседу так, как вам понравится. А здесь попрошу вас отвечать на мои вопросы. Договорились?

– Понятно. Но есть один обязательный предварительный вопрос к порядку ведения...

– Готов ответить.

– Если вы намерены просто побеседовать, то для этого как минимум нужно заручиться моим согласием.

– Верно, – сразу согласился я. – Но если я намерен вас допросить, то мне вашего согласия совсем не нужно – вы мне отвечать обязаны.

– Абсолютно точно, – кивнул Окунь. – Соблаговолите тогда сообщить мне номер уголовного дела, в связи с которым вы меня хотите допрашивать, а также против кого оно возбуждено.

Он вежливо, почти застенчиво улыбнулся, ласково пояснил:

– По закону нельзя допрашивать людей до возбуждения уголовного дела.

Я вынул из стола папку, перелистнул обложку, спросил его:

– Продиктовать, вы запишете? Или запомните?

– Запомню – у меня очень хорошая память.

Я назвал номер и добавил:

– Дело по обвинению гражданина Дедушкина в совершении преступлений, предусмотренных статьями 93-й, 144-й и 218-й Уголовного кодекса.

– Вот теперь все прекрасно, – сказал Окунь. – И в каком качестве вы намерены меня допрашивать?

– Свидетеля.

Он длинно, тонко засмеялся, повизгивая на раскатах:

– Вы меня не поняли, гражданин Тихонов. Насчет себя я и не сомневаюсь, моя процессуальная роль ясна. Я насчет вас интересуюсь: по закону инспектор уголовного розыска допрашивать не имеет права. – И он радостно потер пухлые ладони, взыграл всей своей пышной грудью.

– Имеет, – спокойно сказал я. – Как бывшему адвокату вам бы не мешало знать, что сотрудник оперативной службы имеет право производить допрос, располагая поручением прокурора или следователя.

– И как же?

– Вы не волнуйтесь – все в порядке, у меня такое поручение имеется. Что, все ваши сомнения разрешены? Можно начинать?

– К вашим услугам.

– Вот теперь, до заполнения анкетной части протокола, попрошу вас ответить: вам зачем понадобилась эта дешевая психическая атака?

– Я отвожу ваш вопрос как не имеющий отношения к расследуемому делу. Можете записать, что я на него отказался отвечать. В отдельном заявлении, которое я вас попрошу приобщить к протоколу допроса, я намерен отметить, что вы считаете выяснение свидетелем своего правового статуса психической атакой на следствие.