– Наши! Дождешься от них, как же! Владимир Николаевич нас нашел. Когда ему сообщили, что его сын без вести пропал, он своих друзей по Афгану собрал и в часть приехал Юрку искать. Кого он там за грудки тряс, за горло брал, я не знаю, но разрешили ему с друзьями поисками заняться. Только вот долго все это согласовывалось. Чуть-чуть Владимир Николаевич не успел, всего на два дня опоздал. Найди он нас раньше, Юрка был бы жив.

– Он пытался бежать? – спросил Гуров.

– Это только в фильмах из такого плена убегают. В жизни так не бывает. Все вышло намного подлее и страшнее. Это потом выяснилось, что в части был прапор один!.. Правильно говорят: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-прапорщика». В общем, он «чехам» и патроны, и продукты продавал, а еще стучал как дятел. Когда Владимир Николаевич приехал, этот гад им и сказал, что у них в плену сын большого милицейского начальника. Юрка никогда не говорил, кто его отец; чиновник, да и все. Нас уже трое осталось, остальные от ран умерли. Лекарств-то никаких, вот ребята и не выдержали. В общем, лестницу вниз спустили, и главный у них там, Аслан, сказал: «Поднимайся, милицейский ублюдок, мы тебя резать будем!» Юрка мне шепнул: «Отцу сообщи, если сможешь» – и наверх полез, – каким-то мертвым голосом сказал Смирнов.

– Все, Гена, хватит! Не трави себе душу, – приказал ему Орлов, белый как мел.

– Нет, надо! А то тут некоторые во фронтовое братство не верят, – возразил Геннадий, глянул на Гурова и продолжил: – Я тогда даже представить себе не мог, что они там с ним делали, но кричал он страшно. А потом нам с Мишкой приказали наверх подняться. А там Юркин труп! Без кожи! И без головы! Аслан стоял, держал Юркину голову за ухо и покачивал. Потом ткнул в меня пальцем и сказал: «Иди, встань на ворота. Мы головой твоего друга в футбол играть будем, а ты ее станешь ловить». Я встал и смотрел, как они Юркину голову ногами пинали, а когда поймал, прижал ее к груди и побежал. Все понимал! Что удрать не смогу, догонят и убьют. Но не мог я видеть, как они над другом моим измывались. Бандюки начали по мне стрелять, попали в ногу, в спину. В общем, четыре пули во мне было. Боль в ноге дикая – кость раздроблена. Бежать я больше не мог, упал, голову Юркину к себе прижал и калачиком свернулся, чтобы ее не отобрали. Короче, попрощался я с жизнью. Они меня долго били, а потом я сознание потерял. В себя пришел снова в яме. Почти голый. Это Мишка все тряпки с меня снял и перевязал, как уж смог. Сдох бы я так же, как остальные, если бы не Владимир Николаевич. Жар у меня был сильный, я думал, это бред, когда услышал, что наверху стреляют, а оказалось, что это нас нашли. Последнее, что помню, как какой-то мужик в камуфляже у Мишки спрашивал, где Юрка. Тот ему и показал овраг, куда трупы сбрасывали. Мы своих товарищей сами туда относили. Нас с Мишкой сразу в госпиталь. Ногу мне спасти врачи не смогли, вообще сказали, что я всем богам за родителей молиться должен, что такой крепкий организм мне в наследство достался.

– Господи! Да сколько же ты пережил и не сломался! – с восхищением сказал Крячко.

– Ага, сейчас! – Геннадий криво усмехнулся. – Если бы не Илья Павлович, я бы уже давно сдох! Матери сообщили, что я жив, лежу в госпитале в Ростове-на-Дону, но она ко мне не приезжала: Гальку не на кого было оставить. Так что мы с ней только на вокзале в Москве встретились и друг друга не узнали. Она проводила в армию молодого здорового парня, а вернулся седой мужик на костылях. Я помнил цветущую сорокалетнюю женщину, а меня встретила седая, худая старуха с темными кругами под глазами и впалыми щеками. Но не это самое страшное. Таблеток-то, которыми меня в госпитале кормили, у меня не было. Их мне с собой даже на первое время не дали. Так что я в поезде всю дорогу в тамбуре стоял и курил, чтобы криками своими пассажиров не пугать. Стоило мне закрыть глаза, как я чувствовал себя опять в той яме. Если все-таки засыпал, то снова Юркин труп без кожи видел и голову его, которая по земле катилась. А в Москве, в поликлинике, куда я на костылях еле-еле дошкандыбал, наши гребаные врачи сказали, что транквилизаторы мне не показаны!

– Пил? – прямо спросил Крячко.

– Пил! – так же прямо ответил Смирнов. – Сначала мне хватало стакана, чтобы в сон без кошмаров провалиться, а потом и бутылки стало мало. Когда Владимир Николаевич в Москву по делам приезжал, всегда к нам заходил, пытался меня к жизни вернуть. Что в таких случаях говорят? «Соберись! Будь мужиком! Нервы в комок! Волю в кулак!» А я инвалид безногий, что мне делать? Меня даже дворником на работу не возьмут. Понял я, что выхода у меня нет, обуза для семьи. Пенсия у меня копеечная, зарабатывать не могу. Мать, чтобы я хоть немного поспать мог, вынуждена была мне на свои деньги водку покупать. Вот тут я и пожалел, что не убили меня тогда «чехи».

– И решил эту ошибку исправить, – тихо сказал Лев.

– Да! Благо квартира на девятом этаже. Но Галька не дала, вернулась раньше времени. Повисла на мне, с ног свалила, а потом – и откуда только силы взялись? – в комнату с балкона затащила. Осиповы к тому времени уже за город переехали. Отправилась мама к Илье Павловичу и попросила его со мной поговорить. Привезла она к нам, посмотрел он на меня и пожалел. Переселился обратно в город и начал со мной разговаривать. Слова вроде бы самые обыкновенные, а на душе от них теплее и светлее становится. Вера появляется, что еще не все в жизни потеряно. Тут мне Владимир Николаевич с хорошим протезом помог, и стал я на нормального человека похож. Выходил меня Илья Павлович. Я заметил, что он к себе за город обратно не торопится, а потом узнал, что Осипов каждый день в Бурденко ездит и таких же, как я, парней, войной пришибленных, к жизни возвращает. С Мишкой-то мы все время созванивались. Он в Твери жил. Я знал, что у него та же история, что и у меня. Попросил Владимира Николаевича, и он помог Мишке в Бурденко попасть. Когда там лечился, я его навещал и со всеми остальными познакомился. Так что нас, тех, кого Илья Павлович спас, много. Если окажется, что та сволочь, которая на него руку подняла, из их числа, я ее убью. Сам. Никому не доверю. А потом можете меня сажать.

– Ничего у тебя из этого не выйдет, – уверенно сказал Лев Иванович и объяснил: – Перед тобой столько желающих, что до тебя очередь не дойдет.

«А я-то еще пытался его тюрьмой напугать! Да ему теперь и в аду страшно не будет!» – подумал Гуров.

Некоторое время все молчали. Да и о чем можно было говорить, услышав такое?

Наконец-то Орлов сказал:

– Да, парень, пожевала тебя жизнь во все зубы! Из-за дурости одного человека столько ни в чем не повинных мальчишек полегло. А сколько судеб искалечено…

– Об этом сейчас как-то не принято говорить и вспоминать, словно и не было ничего. Но те, кто выжил, все помнят и никогда не забудут, – севшим от ярости, каким-то незнакомым голосом произнес Смирнов.

Потом он словно очнулся, помотал головой, прогоняя страшные воспоминания, потрогал ногу и сказал:

– Кажется, все нормально, можно снова протез надевать.

Чтобы не смущать его, друзья вышли в кабинет, и Гуров яростным шепотом спросил у Крячко: