* * *

Как же здорово, что Нареен оставил на страже этот свой шарик! Я могу еще вспомнить, как расстилал на траве одеяло и укладывался на него, но дальше — пас. Не успев лечь, я отрубился.

И спал как убитый до самого рассвета — разбудило меня слабое «дзынь!» разбившегося о камень шарика.

Мне кажется, что путешествия больше способствуют развитию плоскостопия, появлению мозолей и обострению геморроя, нежели расширению кругозора.

Уолтер Словотский

Сворачивая лагерь, я всматривался в небо над Эвенором. Голубое небо, пухлые тучки, ни одного дракона. Проклятие.

Вежливее, конечно, было бы сказать «когда мы сворачивали лагерь», но нюанс в том, что «мы» этого не делали. Я приготовил завтрак — вяленое мясо и овсянку; сытная штука. Я собирал рюкзаки — нет, честно. Я гасил угли костра — ладно, для этого я лучше приспособлен биологически.

Энди ждала меня на тропе. Вынув из своего рюкзака потрепанный том в кожаном переплете, она раскрыла его. Буквы расплылись перед моими глазами; я не рожден читать магические письмена.

Должно быть, они расплывались и у нее перед глазами тоже. Даже если забыть на время, что она выжгла свой магический дар, — попросту из-за слез.

Она потерла глаза тыльной стороной ладони, убрала книгу и крепко затянула рюкзак. Потом вскинула его на плечо.

— День уж пламенеет, — сказал я. Люблю выражаться цветисто. — Не будем тратить его зря. Пора в путь.

Энди медленно двинулась вперед. По крайней мере она больше не плакала. Глаза ее покраснели, под ними темнели мешки. Волосы напоминали воронье гнездо, рот кривился недовольной гримасой.

Но она хотя бы больше не плакала.

Хоть что-то.

Я оглядывал небо, надеясь высмотреть пару кожистых крыльев. Самое бы время Эллегону появиться и спасти от лишнего износа и мои любимые кожаные ботиночки, и мои не менее любимые ножки. Но небеса были пусты — лишь синева, облачка да птицы. Когда дракон нужен — его не доищешься.

Мы продолжали спуск.

С теми, кто хочет уйти от мира, можно обращаться по-разному. Можно просто набраться терпения, дать человеку углубиться в собственный пуп и вылезти, когда ему заблагорассудится. Если заблагорассудится.

Понимаете, я не говорю, что этот метод плох. Может, он и хорош, может, вообще наилучший. Но Уолтер Словотский так не поступает, вы уж извините.

— Понимаешь, — болтал я, стараясь перекрыть болтовню ручья, — любой может заблудиться — в смысле, не знать, где находится. Это ерунда, если знаешь, как добраться, куда тебе надо. Вот если заблудился так, что не знаешь, как добраться до места, это уже опасно.

Ручей был вполне нормальной ширины, ярда в три в том месте, где мы стояли, с широкими берегами, по которым очень удобно идти. В половодье берега, наверное, заливает, но сейчас не сезон дождей.

— Одно из простейших правил ориентирования, — говорил я, — старайся никогда не идти по неизвестной территории к пункту назначения: городу, оазису, чему угодно. В точку — да даже в целую область — легко промахнуться.

А вот дороги и реки — они хоть узкие, но длинные. По ним и старайся идти.

Так что выходи к дороге, которая ведет к месту твоего назначения, даже если это значит уйти вправо или влево от нужного направления. Вот сейчас я знаю дорогу, что ведет от Хеливена к Оллервелу: широкий, удобный тракт, пересекающий там, в холмах, множество ручьев, и уж точно — вот этот. Так что, если не будет серьезных причин этого не делать, мы пойдем вдоль ручья, пока не уткнемся в дорогу. Что и требовалось доказать.

Энди не ответила.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — продолжал я. — «Уолтер, это все хорошо и даже прекрасно, — говоришь ты, — но ты уже раз выходил из Эвенора, и эта местность не незнакома тебе».

Верно подмечено, ничего не скажешь. Но есть разница между «был здесь когда-то» и «хорошо знаю местность». Да — я знаю путь, которым выбирался из Эвенора в прошлый раз, но это было больше десяти лет назад, и меня могут узнать в каком-нибудь городе, так что лучше нам тем путем не ходить.

Она глянула на меня, пытаясь, чтобы взгляд не был сердитым. Уже лучше. По крайней мере она пытается что-то делать.

И у меня возникло искушение попытаться нечто сделать; случалось мне бывать в обществе спутниц, которые на меня глядели куда хуже.

Если не обращать внимания на покрасневшие глаза и поникшие плечи, Андреа чертовски здорово выглядела — хоть в башмаках и коже, хоть без них.

Но разговаривать не желала по-прежнему.

Есть вещи, которые нравятся мне еще меньше, чем путешествие с молчаливой спутницей, которая не поддерживает беседы, отвечает односложно, а укладываясь спать — плачет. Каждую ночь. Но вещи эти сродни сидению в клетках на Столбах Кары.

Впереди ручей делал излучину, и я подумал, что в омуте под нависшим над водой деревом должна быть рыба. Утро заканчивалось, а еды у нас в рюкзаке не прибавлялось, так что я скинул рюкзак и дал знак Энди подождать.

Она тоже сбросила рюкзак и опустилась на землю. Молча.

Уж лучше бы она заговорила и распугала рыбу.

Крадучись, я взобрался на ствол. Конечно же, под рябящей водой, в тени дерева, стояли три крупненькие форели: то ли вели неспешную беседу о своей рыбьей жизни, то ли что-то ели.

Недолго им осталось болтать.

Один из даров, полученных мной при переносе на Эту сторону, — быстрота. Были, конечно, дела и поважнее, где она мне пригождалась, — но я не знаю большего удовольствия, чем, быстро наклонившись, выхватить из воды рыбину и вскинуть ее высоко в воздух, как медведь лосося. Только я красивее любого медведя.

Форель шлепнулась на берег и забилась, как сумасшедшая.

Крупная — как все местные крапчатые форели. Фунта три — три с половиной, не меньше.

Я надеялся, что Андреа придет на помощь, но она просто смотрела, так что я вытащил из рюкзака хозяйственный нож — я не стану использовать для такого ни кинжал, ни метательные ножи — и быстро выпотрошил рыбу, вымыв в реке одновременно и ее, и собственные руки.

— По правилам надо бы потушить форель в маринаде со специями, — заметил я. — Голубая форель — вообще одно из лучших блюд, какие есть на земле.

Второй способ — тоже неплохой — насадить форель на зеленый прут и зарыть поглубже в горячие угли. Однако горячих углей у нас нет, и тратить час, пока прогорит большой костер, я не собираюсь.

Продолжая говорить, я собрал немного сушняка и развел на берегу костерок: если у вас есть под рукой сухая береста (у меня была) и вы не боитесь потратить немного пороха (я не боялся), то не пройдет и минуты, как огонь будет гореть.