Виталию об этом, когда они в Сокольниках стояли под деревом, прижавшись к корявому стволу, а над ними бушевала гроза.

— Как стихнет, на метро — и ко мне, — сказала она и добавила, точно извиняясь или желая что-то объяснить или, наоборот, от объяснения уйти: — Бюро погоды все-таки надо верить. Сказали, во второй половине дня — гроза, и вот вам, пожалуйте. Но не мокнуть же нам здесь, под деревом, весь выходной.

И он сразу стал волноваться. Он уже знал, что произойдет. Они же не дети. Но он этого страшился. Ему и сейчас как-то неловко про то вспоминать...

Потом, опустошенные, бессильные, они тихо лежали на тесной Люсиной постели. Смотря в ее сонные голубые глаза, он сказал шепотом:

— Ты моя первая девушка... первая.

— Хочу, чтобы последняя.

— А ты?

— По-мо-о-о-ему, первый тот, который последний.

Бог ты мой, сколько у него в тот вечер было счастья, нежности, гордости!..

Но вскоре началось между ними и что-то горькое. Ну, может, не горькое, а досадное, что ли... Он решил, что им надо расписаться. Сказал Люсе, что уворованной близости ему не надо.

— Боишься милиции? — непонятно рассмеялась Люся. — Нет оснований, ты не вор, я тебе все отдаю сама. Так в милиции и заявлю. И все. И ни слова о загсе...

Потом — мама... Она догадывалась, что у него с Люсей что-то серьезное, и не раз делала туманные, но достаточно прозрачные намеки. В общем, она хотела одного — чтобы все было честно и чисто. Но он все-таки боялся, что женитьба отнимет его у матери, и без того одинокой. Но однажды она сама прямо сказала, что хотела бы иметь невестку. Сказала: «Была бы у нас настоящая семья...»

А Люся разговоры о женитьбе неизменно переводила в шутку: «А ты, оказывается, порядочный формалист». Или: «Ну зачем тебе справка из загса? Будешь класть ее под подушку как оправдательный документ?..» Или вдруг вроде даже серьезно: «Нет ничего легче, как зарегистрировать брак, а более важно — сохранить любовь». Или опять со смехом и целуя его: «Давай поженимся в церкви, там при этом поют...»

В эту пору он первый раз повел Люсю домой, к маме. И Люся ей не понравилась. Она вела себя очень странно — самоуверенно и даже нахально. Такой он ее просто не знал, ни разу не видел. Она даже позволила себе сказать, что единственный сын — это очень опасный муж.

— Опасный для кого? — спросила мама,

— Для всех, — ответила Люся.

Мама даже покраснела.

В общем, не понравилась она маме. Виталий это ощущал каждую минуту, хотя мама была с ней очень мила, держалась весело, непринужденно, но именно эта веселость и была для Виталия тревожной.

Потом он проводил Люсю домой. В метро и всю дорогу до ее подъезда они говорили о воякой чепухе. Виталий чувствовал, что Люся за эту чепуху прячется.

— Возвращайся домой, — сказала она, как только они подошли к ее подъезду. — Тебе сейчас нужно быть с ней... — Она коснулась сухими губами его щеки и скрылась в подъезде.

Он вернулся домой. У мамы глаза были заплаканные. Боже, она даже припудрила щеки!

— Как тебе Люся? — спросил он, не желая оттягивать этот разговор ни на, минуту.

Мама долго молчала и вдруг спросила:

— А она не грубая... немного?

— Да нет, мама. Она сегодня держалась как-то странно, будто нарочно хотела показаться хуже.

— Ты говорил, она работает в справочном бюро?

— Да. И одновременно заочно учится в МГУ, на историческом.

— В справочном бюро, конечно, надо знать все. Чего там только не спрашивают! — усмехнулась мама и вдруг как-то обеспокоенно спросила: — Тебе же она нравится?

— Я люблю ее, мама, — тихо ответил Виталий.

— А раз любишь, о чем говорить? Поступай по сердцу.

И с этого дня между молодыми людьми началось вот то горькое или досадное... Разговоры о загсе прекратились. Спустя несколько дней после знакомства с его мамой Люся сказала серьезно:

— Давай отложим сие формальное дело. По-моему, мы оба к семейной жизни не готовы. К тому же тебе опять надо учиться.

Как раз в это время Виталия, только что окончившего институт, по решению райкома партии мобилизовали в НКВД, и он стал ежедневно уезжать за город, где была спецшкола для таких же, как он, свежеиспеченных чекистов.

Отношения с Люсей оставались прежние, но и с той же трещиной досады.

Когда Виталий узнал о своем назначении в тот далекий городок, подумал: «Ну вот, все теперь и решится, мы должны уехать, туда вместе».

Примчался к Люсе. Она выслушала его так спокойно, будто он говорил о поездке на выходной день за город. Он даже обиделся. А Люся, немного помолчав, сказала, и тоже очень спокойно:

— Знаешь что?! Сама судьба назначает нам главный экзамен. Поезжай. Я останусь в Москве. Мы оба сможем узнать, действительно ли мы не можем жить друг без друга. Правда, интересно это выяснить?

С тем он тогда и уехал.

Самарин прохаживался возле станции метро «Кировская». Люся жила поблизости, на улице Мархлевского. Как они сейчас встретятся? О чем будут говорить? Может, решат пойти в загс? И вдруг подумал, что идти в загс теперь просто нелепо — в понедельник он должен явиться по месту службы, и, что с ним будет во вторник, куда его кинет судьба, даже представить себе невозможно. И все-таки самое главное сейчас для него — война...

И тут он увидел, услышал военную Москву. На цоколе дома — белая стрела и надпись: «Бомбоубежище». Динамик на том же угловом доме разбрасывал четкие, тугие слова:

— «От Советского информбюро... Наши войска продолжали...»

— Виталий, здравствуй, — услышал он за спиной и обернулся.

Сначала он увидел только ее глаза — голубые, настежь распахнутые, радостные, безумно близкие, — потом он увидел ее такое знакомое платье — синее, в