28 июля отряд, после пятидневного марша, приблизился наконец к Кубани, к знаменитому Каменному мосту. Эльбрус остался теперь позади, и те, которые видели его так близко, провели два дня у его подножия, отныне будут его видеть только издали, на краю небосклона, в тех же белых ризах, но уже не в той величавой обстановке и не с тем ослепительным блеском. Но Эльбрус теперь не занимал путешественников; их занимал Каменный мост – это грозное явление природы, которому де Бесс дает характерное название «прекрасный ужас». Каменный мост – это две скалы, свесившиеся над бездной с двух противоположных берегов реки. В давно прошедшее время они составляли, вероятно, одну сплошную арку, но вода разорвала ее и оставила посередине провал сажени в две шириной. Чтобы устроить мост, нужно с одной стороны на другую перекинуть кладки. И такие кладки существовали здесь до 1828 года, когда Эмануэль приказал сбросить их, чтобы лишить горцев возможности тревожить наше укрепление, стоявшее верстах в десяти ниже моста. Кубань, загроможденная обломками скал, низринутых со своих пьедесталов, бушует здесь с такой ужасающей силой, что громоздкие обломки ни секунды не остаются на месте: они двигаются под напором воды, сталкиваются и производят грохот, при котором можно объясняться только знаками. Если бы горы, окружающие эту дикую местность, не задерживали звуков, грохот этот разносился бы так далеко, что его слышали бы во всех казачьих станицах, на нижней и на верхней Кубани. Ученым академикам, сопровождавшим Эмануэля, довелось, таким образом, в короткое время находиться под впечатлением двух диаметрально противоположных явлений природы: созерцать величаво-спокойный Эльбрус и видеть неистово бушующие волны Кубани. Здесь, более чем где-нибудь, человек мог постигнуть и величие своего разума, и ничтожность сил, которыми его одарила природа; он может воспроизводить искусственные водопады, может прорывать перешейки, чтобы соединить две части света, устраивать воздушные дороги, оплодотворять и заселять великие пустыни Африки, но он не в состоянии, при всех усовершенствованиях техники, создать что-нибудь подобное Каменному мосту на Кубани. Только природа могла соединить в одном произведении столько страшного величия с красотой, не поддающейся описанию.

Стоя на одном из выступов скал, академики заметили вблизи небольшое, но прекрасно содержанное кладбище, на котором, посреди неумолчного рева волн, покоились вечным сном мусульмане. На одном из памятников, поставленных в виде часовни, де Бесс прочел следующую, не лишенную поэзии надпись:

«Когда я навещаю тебя, я исполняю только свой долг. Сегодня ты успокоился, завтра придет моя очередь».

В четырех верстах отсюда была еще одна достопримечательность, обязанная своим происхождением уже человеку. Это одинокое здание, вознесенное на высокую гору и напоминавшее наружным видом древние византийские храмы. Это действительно и был храм, воздвигнутый на служение христианскому Богу. Века, пронесшиеся над ним, не оставили заметных следов разрушений, и даже мусульмане щадили древнюю святыню, которая продолжала стоять, возбуждая благоговейное почитание всех окружающих народов.

К сожалению, прибыль воды в реке, закрывшая все переправы, не позволила нашим путешественникам ближе ознакомиться с этим древним памятником христианства. Но, по словам Эмануэля, посетившего церковь в минувшем году, она настолько сохранилась, что реставрировать ее было не особенно трудно. Но для кого было реставрировать ее? Кто будет охранять святыню? Чьи молитвы будут возноситься перед алтарем ее? Не одно поколение сойдет со сцены прежде, нежели над ее старинными сводами исполнится пророческое слово Евангелия… «И будет едино стадо и един пастырь».

1 августа отряд возвратился на линию и был распущен по квартирам.

Восхождение на вершину Эльбруса не было, однако же, явлением одиночным в области географических открытий на Кавказе за время управления краем графа Паскевича. Еще академики, сопровождавшие Эмануэля, не успели представить отчетов о сделанных ими исследованиях, как уже известный своими учеными трудами и путешествиями профессор Дерптского университета Иоган-Фридрих Паррот предпринимает в сентябре того же 1829 года восхождение на Арарат.

Всеобщее религиозное уважение, окружавшее эту священную гору с тех пор, как ковчег остановился на ее вершине, покоится прежде всего на библейских преданиях; но и помимо этих преданий Арарат имеет за собой еще большее политическое значение как пункт, где сходятся рубежи трех государств различных национальностей, различных вероисповеданий и, можно сказать, различных судеб, ожидающих их в будущем. Для России Арарат – ворота в Малую Азию, а Малая Азия, соприкасающаяся с пятью морями, представляла собой пять готовых путей во все концы мира. Вот почему все европейские кабинеты не могли не ударить в набат, когда Туркменчайский мир передал Арарат во владение русским. Один уже из современных нам крупных политических деятелей, указывая на него, говорит, что это место избрано самой природой для рандеву между Сибирью и Сахарой, что переход от снежных вершин к раскаленным пескам так близок, что здесь один и тот же ветер колеблет своим дуновением и финиковую пальму на месопотамских равнинах, и северную сосну на курдистанских горах; здесь реву евфратского льва отзывается рев курдского медведя… Естественно, что описание этой горы, исследование ее физических свойств, определение ее высоты и географического положения составляло предмет, над которым стоило потрудиться науке. И вот в начале осени 1829 года, когда спутники Эмануэля, Ленц, Купфер, Менатрие и Мейер, возвращались в Петербург, из Петербурга на Кавказ выехал Паррот. Он был уже на Пиренеях, бродил по его негостеприимным высотам, взбирался по опасным тропинкам на Рис-ди-Миди, наслаждался с Чатырдага прекрасным видом Южного берега Крыма, пытался исследовать ледники Казбека и теперь намерен был подняться на вершину Арарата, на которую ничья нога не дерзала ступить от сотворения мира.

По своему географическому положению Арарат лежит в стране Армения и составляет священную реликвию этого народа; он окружен такими легендами и мифами, которые делают его предметом религиозного почитания, всасываемого армянами с молоком матери. Как всякий народ, потерявший политическую самостоятельность, армяне перенесли на особенности своей религии и ее местных аксессуаров всю ревнивую страстность своей южной натуры, и всякий вопрос, касающийся свободного исследования в области их религиозных верований, встречают как посягательство на свою святая святых. Унаследовав землю, которая была колыбелью возрожденного человечества, армяне глубоко верят, что Ноев ковчег и до сих пор хранится на вершине горы, закрытый от взоров людей вечными льдами. Отсюда же вытекает и другое учение, как непосредственно связанное с первым, о святости горы и ее недоступности. Паррот, конечно, знал это значение Арарата в духовной жизни армян и хорошо понимал, что подняться на его вершину – значило подорвать вконец таинственное очарование, которым армяне окружали свой Масис[180].

В последних числах августа Паррот был уже в Эривани, и первый визит был сделан им в Эчмиадзинский монастырь, чтобы получить благословение католикоса. Католикосом Армении был в это время девяностотрехлетний старец Ефрем. Он принял Паррота в торжественной аудиенции, но говорил мало и, когда разговор касался восхождения на Арарат, отвечал или полусловами, или короткими, ничего не значащими фразами. Старейшие представители духовенства также не выразили особого сочувствия к предприятию знаменитого путешественника. Прежняя судьба монастыря, замечает Паррот, судьба переменчивая и ставившая его в зависимость то от одного, то от другого владетеля, наложила свою печать на монашествующую братию, и под личиной холодной вежливости вы здесь увидите скрытность, лицемерие и эгоизм. Тем не менее при прощании с ученым профессором Ефрем благословил его предприятие и даже дал ему в проводники весьма смышленого и расторопного дьякона Абовьяна.