– Не могли бы мы сейчас помолчать?

– Конечно… Элли.

Босх провел остаток времени, куря и глазея на пустые стены. Этот тип не приложил больших усилий, чтобы сделать помещение похожим на кабинет. Не было ни флага в углу, ни даже портрета президента. Эрнст возвратился через двадцать минут, и к тому времени Босх уже курил свои вторые полсигареты. Когда помощник заместителя министра торговли и развития крупными шагами, но с пустыми руками подошел к своему столу, он первым делом сказал:

– Детектив, не могли бы вы не курить? Я нахожу это очень неприятным в закрытом помещении.

Босх загасил окурок о маленькое черное блюдечко на углу письменного стола.

– Извините, – сказал он. – Я увидел пепельницу. Я подумал…

– Это не пепельница, детектив, – неприязненно ответил Эрнст. – Это чашка для риса, которой три сотни лет. Я привез ее домой после того, как кончился мой срок пребывания во Вьетнаме.

– Вы там тоже были кем-то по торговле и развитию?

– Прости, Боб, ты узнал что-нибудь? – вмешалась Элинор. – Насчет имени.

Эрнсту потребовалось много времени, чтобы оторвать пристальный взгляд от Босха.

– Я узнал очень немногое, но то, что я все-таки узнал, может оказаться полезным. Этот человек, Бинь, прежде служил в сайгонской полиции. Капитаном… Босх, вы ветеран конфликта?

– Вы имеете в виду войну? Да.

– Разумеется, да, – сказал Эрнст. – Тогда скажите, говорит ли что-нибудь вам эта информация?

– Не слишком много. Основную часть своего мобилизационного срока я провел в полевых условиях. Мало что видел в Сайгоне, кроме разве американских баров и тату-салонов. Этот человек был капитаном полиции – должно ли это говорить мне что-нибудь?

– Полагаю, что нет. Так позвольте вам рассказать. В качестве капитана Бинь возглавлял в полицейском ведомстве отдел нравов.

Босх поразмыслил над этим.

– Что ж, он был, вероятно, так же коррумпирован, как и все остальное, имевшее отношение к той войне.

– Не думаю, что, проведя большую часть времени в полевых условиях, вы достаточно разбираетесь в положении вещей. В том, как работала система в Сайгоне. Не так ли? – заметил Эрнст.

– Так расскажите нам об этом. Судя по всему, это было по вашей части. По моей было постараться выжить.

Эрнст проигнорировал этот выпад. Он предпочел впредь игнорировать и самого Босха. Рассказывая далее, он обращался только к Элинор.

– На самом деле система была довольно простая, – сказал он. – Если вы занимались торговлей наркотиками либо человеческой плотью, игровым бизнесом или имели дело с любыми товарами черного рынка, от вас требовалась уплата местной пошлины – отстегивать небольшую долю в пользу заведения, так сказать. Эта дань отмазывала вас от местной полиции. Она практически гарантировала, что в ваш бизнес не будут вмешиваться – в определенных границах, конечно. Единственным предметом беспокойства при этом становилась военная полиция США. Конечно, их тоже можно было подмазать, полагаю. Такие слухи всегда ходили. Как бы там ни было, эта система действовала годами, с самого начала и вплоть до вывода американских войск, то есть, как я себе представляю, до 30 апреля 1975 года, когда пал Сайгон.

Элинор кивнула, внимательно ожидая продолжения.

– Американское военное вмешательство длилось больше десяти лет, а до него было французское. Поэтому речь идет о многих годах интервенции.

– О миллионах, – подсказал Босх.

– О чем вы?

– Речь идет о миллионах долларов прибылей в виде взяток.

– Да, совершенно верно. Десятках миллионов, если сложить все годы.

– И какова роль во всем этом капитана Биня? – спросила Элинор.

– Видишь ли, – сказал Эрнст, – наша информация, касающаяся тех лет и событий, состоит в том, что вся коррупция в недрах сайгонской полиции организовалась и контролировалась одной триадой под названием «Дьявольская тройка». Или вы им платите, или не ведете бизнес. Вот так просто.

И вот по случайному совпадению – или, вернее, совсем не случайно – в сайгонской полиции состояли три капитана, чья, так сказать, подведомственная сфера точно совпадала со сферой деятельности этой триады. Один из этих капитанов возглавлял отдел нравов. Другой боролся с распространением наркотиков. Третий отвечал за полицейское патрулирование. По нашей информации, эти три капитана на самом деле и представляли собой ту триаду.

– Вы все время повторяете «по нашей информации». Это что, информация, касающаяся торговли и развития? Откуда она у вас?

Эрнст снова произвел движение, призванное упорядочить предметы на столе, а затем холодно посмотрел на Босха:

– Детектив, вы явились ко мне за информацией. Если вы хотите знать ее источник, тогда вы ошиблись адресом. Вы обратились не к тому человеку. Ваше право верить тому, что я говорю, или нет. Мне это совершенно безразлично.

Двое мужчин сцепились взглядами, но больше ничего сказано не было.

– Какова их дальнейшая судьба? – спросила Элинор. – Членов этой триады.

Эрнст оторвал взгляд от Босха и сказал:

– После того, как в 1973 году США вывели войска, источник доходов триады в значительной степени иссяк. Но, как в каждом ответственном бизнесе, они предвидели такой расклад и заранее подумали, чем компенсировать потерю. И по нашим тогдашним сведениям, они существенно сменили направление деятельности. В начале семидесятых они перешли от обеспечения защиты операций с наркотиками в Сайгоне к тому, что, по существу, сами стали составной частью этой системы. Используя свои политические и военные связи и, конечно же, полицейский нажим, они закрепились в качестве брокеров всего потока неочищенного героина, который поступал из горной местности и переправлялся в Соединенные Штаты.

– Но это длилось недолго, – вставил Босх.

– Разумеется. Когда в апреле 1975 года Сайгон капитулировал, им пришлось выбираться. Они сколотили миллионы – по приблизительным оценкам, от пятнадцати до восемнадцати миллионов американских долларов каждый. В новом городе Хошимине[43]это имело бы мало ценности. Да им было там и не выжить. Триаде пришлось уносить ноги, чтобы не попасть в руки расстрельных команд армии Северного Вьетнама. И уносить их вместе со своими деньгами…

– И как же они это проделали? – спросил Босх.

– Это были грязные деньги. Деньги, иметь которые ни один капитан вьетнамской полиции официально не имел ни права, ни возможности. На мой взгляд, деньги можно было бы перевести в Цюрих, но вы не должны забывать, что имеете дело с вьетнамским менталитетом. Менталитетом, родившимся из неразберихи и отсутствия доверия. Родившимся из войны. Эти люди привыкли не доверять банкам на своей родине. Кроме того, и денег-то уже не было.