— Право, догоните меня… Ну, попробуйте!

Положение — глупее не придумать. А тут еще и Чиколини, дурак старый, тоже подначивал из-за стола, говорил:

— А ну, князь… а ну! Попытайтесь… где уж вам?

Сергей Яковлевич сбросил пиджак. Подтянул рукава, протер пенсне. Все-таки он был еще молод, и порою не хотелось задумываться — правильно или неправильно, хорошо это или плохо.

— Я готова, князь, — сказала девочка-женщина, и загорелые лодыжки ее ног окрепли в напряжении.

Мышецкий зачем-то поплевал себе на руки, как мужик.

— Ладно, — решился. — Я, сударь, догоню вашу очаровательную супругу. Но вместо золотого получу с вас договор на аренду…

Жеребцова рванулась вперед — Мышецкий за нею.

Сначала казалось, он так и схватит ее за платье.

Дурацкий шнурок от пенсне взлетал и бил князя по носу.

Женщина неслась почти над землей, едва касаясь ее носками туфель. Князю жали новые ботинки. Поворот — и тропинка пошла под угорье парка. Он удвоил свои силы. Но коньяк «Яффа» (спасибо Огурцову!), но сигары «Лилипутанус», но еще кое-что уже стучали в сердце нещадно: «Где тебе догнать… отступись от серны!»

Парк уже кончался. Крапива больно хлестала по ногам. Тропинка потерялась в кустах, раздираемых напрочь резвым ребенком-женщиной. Потом — «Ах!» — и Мышецкий покатился, падая рядом с нею…

— Получи золотой, — сказала Ксюша, крепко его целуя.

Первым ему встретился Чиколини и глупо спросил:

— Ну, князь, догнали?

— Видит бог — даже перегнал…

— Пойдемте тогда, кофе уже стынет.

— Какой там кофе? Я с места больше не сдвинусь. Ступайте, и пусть кучер подгонит коляску прямо к воротам.

— Что? Разве так и поедем?

— Вот так, в чем стоим… Дай бог ноги вытянуть из этого меда!

Дождался коляску возле ворот и, таясь, заскочил в нее поспешно. Кучеру велел сразу погонять. «Столько усилий, — размышлял он, — столько слов… Конечно, теперь они вопьются в меня, как раки в покойника! Какие там мужики? Где тут аренда? Нет, надо спасаться. И давить из Уренска — от губернаторского стола…»

— А какая там статья, князь, подходит под непотребство?

— Оставьте меня хоть вы, Бруно Иванович, не мучайте непотребством… Дайте покой!

Всю дорогу князь молчал, лишь единожды произнес:

— Меня тоже можно понять: ведь мне всего три десятка…

— Понимаю, — согласился с ним Чиколини.

Они вернулись в Уренск, и князь сразу же отправился в жандармское управление, чтобы заручиться поддержкой Дремлюги. «Надо остаться честным, — думал он, — надо избавить мужиков от черкесов!..»

Дремлюга встретил Мышецкого сияющий, как новый пятак.

— Позвольте доложить? — подтянулся капитан. — За время вашего отсутствия нами арестован главарь большевиков в губернии…

— Кто? — спросил князь.

— Борисяк, конечно! Каково, князь?..

Обессиленный событиями, Сергей Яковлевич долго не отвечал.

— Надо бы мне почаще уезжать, — сказал задумчиво. — Вы тут, господа, без меня и правда, что лучше обходитесь…

— Кстати, Огурцов, а что там с запереченским банком?

— А разве не знаете, ваше сиятельство?

— Нет, не знаю… Выяснилось что-либо с эксом?

— Уже повесили, — сказал Огурцов.

— За что повесили?

— Как всегда — за шею, князь.

— Кого, кого, кого? — закричал Мышецкий, вскакивая.

— Одиннадцать человек зараз.

Воспитанный на классике закона, Мышецкий был вне себя:

— Да что генерал Тулумбадзе — в уме ли он? Ведь это же кончится для него Сибирью… Взять вот так, без суда и следствия, и вздернуть одиннадцать человеческих душ![9]

— Подозрение на них пало, — отвечал Огурцов… Сергей Яковлевич глянул в пустую чернильницу:

— Кто-либо из уренских обывателей не попался?

— Нет, ни одного. Всех взяли из Тургайской области…

— Налейте чернил, — велел Мышецкий. — Я буду много писать и думать. И вообще, любезный драбант, я не многого ведь от вас требую. Но следите хотя бы за чернильницей! Ей-ей, от таких трудов вы не сломаетесь…

«Двухспальной» в этот день князь не принял. Аки голубь, был чист и свеж — готовился к полету. Первым делом связался по телефону с казармами «желтой» казачьей сотни астраханцев.

— Есаул Горышин, — наказал он, — пошлите своих казаков в Большие Малинки для ареста черкесов. Обезоружить их — и сюда!

Потом вызвал к себе смотрителя тюрьмы Шестакова:

— Господин капитан, вам пришлют черкесов. Вы их примите из-под конвоя, поселите у себя без удобств, как скот, чтобы другим было впредь неповадно. А на родину — по этапу!

— По этапу? — сомневался Шестаков. — Да не раньше осени доберутся. И то, пожалуй, на следующий год.

— А окружного пути нет, чтобы пристегнуть их?

— Есть, но столь гиблый, что и журавель не вынесет. Через Омск на Казань, по Волге вверх до Рыбинска, оттуда на Ярославль, затем через «Бутырки» прямо на Владикавказ… Денег жаль! Дорога, все-таки. Конвой. Опять-таки, и жратвы надо… Стоит ли?

— Не стоит, — рассудил Мышецкий. — Тогда пусть сидят в клоповнике у Чиколини. До осени, когда наш этап соберется. Не подохнут! — Потом спросил Шестакова: — А Борисяк арестован, знаете?

— Извещен. Но капитан Дремлюга его при себе в загашнике держит. Как медалью гордится!

Дремлюга вчера утаил от князя, каким образом ему удалось поймать Борисяка. Сказал только так, осторожничая: «Секрет внутриведомственный, князь, уж вы на нас не серчайте…»

— А как это все случилось? — с хитрецою спросил Мышецкий.

— Как? Были бы овцы, а волк всегда сыщется, — пояснил Шестаков туманно. — Мы ведь — серая вошка. Мало знаем. Хватают другие, а наше дело — сторожить нахватанных.

— Ну-ну! — И князь отпустил Шестакова, затем созвонился с жандармским управлением.

— Кто говорит со мною? — спросил он.

— Сотрудник Трещенко, — отозвался незнакомый голос.

— Что значит — сотрудник? Объясните, сударь.

— Значит, разделяю труды с капитаном Дремлюгой, честь имею…

— Хорошо, — деловито велел Мышецкий. — Будьте так любезны на восемь часов вечера приготовить Борисяка, что содержится вами под арестом, к свиданию со мною.