Мы возвращаемся с утренней мессы; короля, как обычно, в ложе не было. На этот раз ей удалось провести всю службу, не выискивая глазами Томаса. Даже прикрыла веки, словно молится, задумалась о чем-то. И тут вдруг такой вопрос.

— Ее обвинили в государственной измене, — стараюсь говорить спокойно. — Вам это должно быть известно.

— Да. Но за что? Что именно случилось?

— Спросите лучше вашу бабушку, герцогиню. Или герцога.

— А разве вас там не было?

Была ли я там? Каждую минуту той страшной, непрекращающейся агонии я была там.

— Да, я была тогда при дворе.

— Вы что, не помните?

Как тут не помнить, когда эти дни словно острым ножом врезаны в мою плоть.

— Конечно помню. Но не люблю о старых делах разговаривать. Зачем ворошить прошлое, оно давно позабыто.

— Но это же не тайна какая-то, — продолжает настаивать она. — Не постыдный секрет.

В горле пересохло.

— Нет, конечно нет. Но я потеряла золовку, мужа и доброе имя.

— А за что казнили вашего мужа?

— Его вместе с ней и другими придворными обвинили в измене.

— Я думала, их казнили за то, что они были любовниками королевы.

— Это одно и то же. Для королевы завести любовника — государственная измена. Не сменить ли нам тему разговора?

— А за что же все-таки казнили ее брата, вашего мужа?

Я стиснула зубы.

— Их обвинили в любовной связи, — пробормотала угрюмо. — Понимаете, почему я не хочу об этом разговаривать? Почему никто не хочет это дело вспоминать? Довольно уже.

Она в такой ужас пришла, что даже не обратила внимания на мой непочтительный тон.

— Обвинили в том, что она взяла в любовники брата? Как такое могло в голову прийти? Откуда взялись доказательства?

— Шпионы. Ложь. — В моем голосе горечь. — Предупреждаю, не доверяйте глупым девчонкам, что роятся вокруг вас.

— Кто же их обвинял? Кто дал против них показания?

— Не знаю. — Как же хочется прекратить разговор, уйти подальше от ее попыток раскопать давнишние дела. — Слишком давно было, я уже не помню, а если бы и помнила, все равно говорить не стала.

Спешу отойти, нарушая приличествующий этикет. Не могу вынести ее взгляда, ее растущих подозрений.

— А кто знает? — снова спрашивает она, но я уже далеко.

Хэмптон-Корт, апрель 1541 года

Теперь мне гораздо спокойнее на душе, жалко, я не удосужилась раньше спросить. Я всегда считала, что мою кузину королеву Анну застукали с любовником и оттого казнили. Теперь выясняется — все гораздо сложнее. Она оказалась в самой сердцевине заговора против короля. Я тогда была слишком мала, чтобы такие сложные вещи понимать. Я ужасно боялась — вдруг и меня ждет то, что случилось с ней. Но тут речь об ужасном заговоре, и даже моя леди Рочфорд и ее муж в него замешались. Что-то такое про религию, как мне помнится. Анна отчаянно боролась за церковные реформы. Сейчас-то все совсем по-другому. Значит, если вести себя по-умненькому и много не болтать, от дружеских отношений с Томасом Калпепером ничего плохого не случится. Можно с ним видеться почаще, он так меня поддерживает, и никому до этого никакого дела быть не должно. Он верный слуга короля, а я — добрая жена, и все будет хорошо.

Я придумала, как поговорить с кузиной Екатериной Кэри, позвала ее разбирать вместе со мной шелковые нитки для вышивания, раскладывать по оттенкам, будто собираюсь заняться рукоделием. Живи она при дворе подольше, сразу бы догадалась — это просто уловка, я иголки в руки не брала с того дня, как стала королевой. Но она принесла низенькую скамеечку и уселась у моих ног, кладет рядком мотки розового шелка, сравнивает оттенки.

— А твоя мать рассказывала, что случилось с ее сестрой, королевой Анной? — спрашиваю шепотом.

Взглянула на меня карими глазами — не болейновские, немного светлее.

— Я там была, — просто так отвечает.

— Была где?! — не могу сдержать восклицание. — Я ничего про это не знаю.

— Вы-то росли далеко от Лондона, — улыбается она. — Мы примерно ровесницы, но меня воспитывали здесь, при дворе. Моя мама была придворной дамой у королевы Анны, а я — младшей фрейлиной.

— И что же случилось? — Я просто сгораю от любопытства. — Леди Рочфорд никогда со мной о тех днях не разговаривает. Сердится ужасно, если я спрашиваю.

— Это грустная история, не стоит прошлое ворошить.

— И ты туда же! Расскажи, Екатерина! Она же и мне была тетушкой, я имею право знать.

— Ладно, но ничего хорошего не ждите. Королеву обвинили в супружеской измене, сказали, будто она этим занималась с собственным братом, моим дядюшкой. — Екатерина говорит ровным, спокойным голосом, словно повседневные новости пересказывает. — И с другими мужчинами. Ее признали виновной, его признали виновным, остальных тоже признали виновными. Королеву и ее брата Георга приговорили к смертной казни. Я была в Тауэре, прислуживала ей там. Оставалась с королевой до самой последней минуты, пока за ней не пришли.

Гляжу на эту девчонку, мою кузину и ровесницу.

— Ты была в Тауэре?

Она кивает.

— Когда все кончилось, мой отчим пришел и забрал меня оттуда. Мама поклялась, что мы никогда ко двору не вернемся. — Она улыбается, пожимает плечами и продолжает весело: — Только я опять тут очутилась. Как говорит мой отчим: куда еще девчонке деваться?

— Ты была в Тауэре? — Ни о чем другом думать не могу.

— Я слышала, как для нее возводят эшафот. — Она внезапно посерьезнела. — Молилась вместе с ней. Видела, как она в последний раз идет по зеленой лужайке. Ужасно. Просто ужасно. Даже теперь не могу спокойно вспоминать. — Отвернулась, прикрыла глаза. — Ужасно. Умереть такой страшной смертью!

— Она была виновна в измене.

— Королевский суд признал ее виновной в измене, — поправляет она.

Я не совсем уловила разницу.

— Значит, она была виновна.

Снова глянула на меня, странным таким взглядом.

— Дела давно минувшие, что теперь говорить, виновна она была или нет. Король приказал ее казнить, и она умерла.

— Значит, она была виновна в измене. Король бы не приказал казнить невинную женщину.

Она склонила голову, пряча лицо.

— Полагаете, король не способен на ошибки?

— Думаешь, она была ни в чем не виновата?

— Я знаю, что она не была ведьмой, знаю, что она неповинна в государственной измене, уверена, что она не изменяла королю ни с одним из этих мужчин. — Голос девочки звучит удивительно твердо. — Но кто я такая, чтобы спорить с королем? Его величество лучше знает.