— Ступай в лавровый грот, я сейчас подойду туда.

— Но побыстрее, Лео.

Она поспешно удалилась, оставив его в беспокойстве. Лео оглядел свои грязные руки, заляпанную грязью и порванную одежду. Брызги грязи засохли и на его лице. Он должен сначала привести себя в порядок. Иначе его вид может привлечь чье-нибудь нежелательное внимание.

Корделия уже с полчаса поджидала его у входа в лавровый грот.

Но где же Лео? И как рассказать ему про то, что она узнала? Как сказать ему, что его единственная и обожаемая сестра была коварно убита? Как он перенесет такой страшный удар судьбы, зная, что ничего не сделал, чтобы помочь ей?

Наконец она увидела его стройную фигуру, облаченную в голубовато-зеленый камзол. Торопясь к ней, он не стал надевать парик, и легкий ветерок трепал его волосы. Несмотря на то страшное, о чем она должна была рассказать ему, ее охватило желание. Как он красив. И любит ее. Она поспешила отступить поглубже в грот, чтобы никто не увидел ее.

Лео деланно небрежной походкой двинулся в направлении грота.

— В чем дело? — тихо спросил он, входя.

Лицо его было бледно, голос тревожен. Корделия заломила руки. Как бы она ни настраивалась на печальный рассказ, в этот момент все приготовленные слова вылетели у нее из головы.

— Михаэль отравил Эльвиру, — наконец выдавила она из себя. — Прости, что я принесла тебе эту весть.

Лицо его превратилось в ужасную маску, глаза потемнели, на скулах заиграли желваки.

— Что ты сказала?!

Корделия облизнула губы. Она коснулась было рук Лео, но он отдернул их с таким видом, что она даже испугалась, хотя и понимала его состояние.

— Прошлой ночью я читала дневник Михаэля. Он ведет его ежедневно. Думаю, что все годы его сознательной жизни отражены в отдельных фолиантах. И я прочитала об Эльвире…

— Рассказывай, — поторопил он. — Все, что ты помнишь.

— Я помню все, — с болью в голосе произнесла она. — Это… это очень страшно.

— Все равно рассказывай.

И он принялся шагать по узкому проходу между высокими кустами лавра, пока она слово в слово старалась пересказать прочитанное в дневнике Михаэля. Когда она замолчала, он не остановился и не произнес ни слова.

— Могла… могла Эльвира ему изменить? — Корделия не нашла в себе сил выносить его молчание.

Лео поднял на нее взгляд.

— Возможно, — кратко бросил он. — Но разве это может быть оправданием убийства?

— Нет… конечно, нет. Прости меня.

— Яд! — От негодования он даже сплюнул на землю. — Какое гнусное средство! Подлое, трусливое, женское оружие!

Корделия не осмелилась произнести ни слова в защиту своего пола. Она осознавала бессмысленность каких-либо доводов или действий в эту минуту. Лео наглухо замкнулся в своем горе и всем своим видом отталкивал ее от себя. Она оказалась черным вестником, а такие вестники всегда страдают. Но сердце ее невыносимо болело за пего, ей хотелось как-то утешить любимого, хотя она и понимала, что нет сейчас такой силы, которая могла бы развеять его горе и гнев.

Даже ее любовь была бессильна в это! час.

— Оставь меня!

Эти слова прозвучали как приказ, он произнес их, не глядя на нее.

Корделия покинула грот и смешалась с придворными.

При первых звуках охотничьего рожка — как раз в это время королевская охота выезжала со двора — Амелия толчком в бок разбудила свою сестру. Сильвия открыла глаза и сразу же села в постели.

— Где это мы? — Она с удивлением обвела взглядом незнакомую спальню с драпировками голубого бархата и сводчатым потолком. В высокое открытое окно в комнату вливался свежий, напоенный ароматами парка воздух.

— Во дворце, глупая, — прошептала ее сестра, тоже садясь рядом с ней. — Нас должны представить королю.

Рот Сильвии от удивления округлился — она уже все вспомнила.

— И Корделия будет с нами.

Только в присутствии посторонних они почтительно обращались к своей мачехе «мадам».

— Да, а не мадам де Неври. — Амелия прижала ко рту подушку, чтобы заглушить готовый вырваться из груди смешок. — Давай поменяемся местами, Сильвия.

И она попыталась было перебраться на место своей сестры.

— Но мы не можем делать такое здесь, — рассудительно возразила Сильвия. — Что скажет король?

— Он об этом и не узнает, — просто заметила Амелия. — И вообще никто не заметит.

— А что о нас подумает Корделия?

— Да она тоже не узнает, — начала говорить Амелия, скрывая свою неуверенность под маской бравады. — Никто не будет знать, кроме нас с тобой. Как и всегда.

Но открылась дверь, и в комнату в сопровождении няни вошла гувернантка в утреннем неглиже.

Луиза заставила девочек натянуть рубашонки, стянула им волосы назад, заколола их шпильками и так туго заплела косы, что малышкам стало казаться, будто кожа вместе с волосами вот-вот сползет у них с головок.

Когда их маленькие тельца были затянуты в корсеты, втиснуты в кринолины и облачены в парадные, богато шитые золотом платья, гувернантка повела детей в небольшую гостиную, с которой сообщалась спальня. Там она усадила сестер рядышком на диван, обтянутый скользким шелком, подставила им под ноги скамеечки, чтобы они не съехали с него, и велела сидеть не шевелясь. Здесь они будут ждать, объяснила она, когда за ними зайдет княгиня, чтобы отвести их к супруге наследника престола.

Амелия бросила взгляд на сестру, которая при этих словах даже приоткрыла рот от страха. Стрелки изящных часов, стоявших на каминной полке, ничего не говорили им, но дети знали, что сейчас еще очень рано для этого визита. Накануне Корделия сказала им, что она придет не ранее одиннадцати часов утра. Супруга наследника престола раньше не поднималась.

Луиза велела няне присматривать за девочкаками особенно за тем, чтобы те не испортили своих туалетов, и удалилась в свою комнату, дабы переодеться.

— А завтракать мы не будем? — спросила Сильвия, живот которой сводило от голода.

— Не знаю, мадемуазель, — ответила няня.

Она тоже была голодна и чувствовала себя совершенно потерянной в этом громадном дворце. При комнатах, отведенных девочкам, не было кухни, так что ей пришлось спать в тесной каморке, выходящей в коридор. Она не знала, как раздобыть еду или по крайней мере разжиться огнем и водой, и чувствовала себя столь же стесненной во всем, что касается личных удобств, как последний из узников Бастилии.

Спустя полчаса Луиза вернулась с подозрительно румяными щеками, с увлажненным взором покрасневших глаз.

Она строго посмотрела на девочек.