Ник кивнул.

Она подошла к скамейке из кованого железа и села. Разгладила на коленях рисунок и посмотрела на надгробный камень.

— Мама, папа сказал, что я могу с тобой разговаривать. Ты меня слышишь? — Иззи прерывисто вздохнула. — Мама, я по тебе скучаю.

Ник склонил голову:

— Привет, Кэт.

Он подождал ответа, но, конечно, ничего не услышал, только ветер шевелил ветви деревьев да где-то выводила свои трели невидимая птица.

Это место имело очень слабое отношение к Кэти, вот почему он не приходил сюда раньше, ни разу с того дня, когда они опустили гроб из красного дерева в зияющую яму в земле. Нику было невыносимо смотреть на ровно подстриженную траву и сознавать, что под ней лежит Кэти, его жена, которая всегда боялась темноты и боялась оставаться одна. Он наклонился и дотронулся до надгробного камня, провел пальцем по вырезанным на камне буквам ее имени.

— Кэт, я пришел попрощаться, — тихо сказал он и закрыл глаза, почувствовав, что вот-вот прольются слезы. Его голос дрогнул, он больше не мог говорить вслух и продолжил мысленно: «Я любил тебя большую часть моей жизни и знаю, что ты меня тоже любила. То… то, что ты сделала, это было что-то необъяснимое, нечто, чего я никогда не мог понять. Я хочу, чтобы ты знала, что я простил нас обоих. Мы делали что могли».

Он снова дотронулся до камня, под его рукой камень казался теплым, и всего лишь на один удар сердца, на мгновение, улетевшее в вечность, он представил, что она рядом с ним, ее золотистые волосы струятся в солнечном свете, она улыбается, и от ее глаз расходятся лучики морщинок. Память воскресила день, когда родилась Иззи. Кэти сидела на больничной койке, ее волосы растрепались, лицо было бледным от усталости, розовая фланелевая ночная рубашка застегнута криво. Но она никогда не выглядела такой прекрасной, и, когда посмотрела на спящего младенца у нее на руках, она заплакала.

— Изабелла. — Она словно попробовала это имя на язык, прежде чем посмотреть на Ника. — Можно мы назовем ее Изабеллой?

Как будто Ник мог ей в чем-нибудь отказать!

— Идеальное имя.

Кэти продолжала смотреть на него, а по ее щекам струились слезы.

— Ники, ты ведь всегда будешь о ней заботиться, правда?

Она даже тогда знала о темноте, которая приближалась к ней. Но знала ли она, что он ее любил, что он всегда любил ее и всегда будет любить? Она была частью его самого, быть может большей частью, и порой даже сейчас он слышал в шепоте ветра ее смех.

На прошлой неделе, когда Ник увидел на озере прекрасных белых лебедей, он остановился, посмотрел на них и подумал: «Кэт, они здесь, они снова прилетели». Иззи просунула свою ручку в его руку.

— Все хорошо, папа, она знает.

Он притянул девочку к себе, обнял и посмотрел на небо сквозь горячие, жгучие слезы.

«Кэт, у меня есть наша дочь, это самое лучшее, что у нас было, и я всегда буду о ней заботиться».

Они поставили на траву плетеную корзинку с цветущими хризантемами и поехали домой. Когда они въехали на подъездную дорогу, Иззи сказала:

— Я хочу зайти в сад.

— Не задерживайся там надолго, похоже, скоро пойдет дождь.

Она кивнула, вышла из машины и побежала к белой изгороди из штакетника. Ник захлопнул дверцу машины и направился к дому. Дождь начался, прежде чем он дошел до веранды.

— Папа, папа, иди сюда, папа!

Ник оглянулся. Иззи стояла перед вишневым деревом, которое он посадил в прошлом году, и подпрыгивала, как встревоженная птица, хлопая руками, словно крыльями.

Ник побежал через двор. Когда он подбежал к Иззи, она подняла к нему мокрое от дождя лицо и широко улыбнулась:

— Папа, смотри!

Ник увидел, на что она показывает, и медленно опустился на колени на мокрую траву. На вишневом дереве он увидел прекрасный розовый бутон.

* * *

Осень вернула в Южную Калифорнию краски. Коричневая трава начала зеленеть, серый воздух, очищенный сентябрьскими ветрами, вернул себе весеннюю голубизну. Местные радиостанции начали нескончаемый поток болтовни о футболе. Это был сезон резких, внезапных изменений: за жаркими днями приходили холодные звездные ночи. Летние рубашки убирались в ящики, и на смену им доставались пуловеры. Птицы стали одна за другой исчезать, бросая свои гнезда. Калифорнийцы, которые уже привыкли к легкой одежде, начали мерзнуть. Они дрожали, когда налетал ветер и срывал с деревьев вдоль дороги последние красные листья. Машин, которые сворачивали в сторону пляжа, стало заметно меньше. Перекрестки освободились от толп туристов, и только самые стойкие из них отваживались войти в Тихий океан в это время года. Количество серферов на пляже сократилось до нескольких мужественных смельчаков в день.

Пришло время отпустить Натали. Но как это вообще можно сделать? Энни семнадцать лет пыталась защитить свою дочь от внешнего мира, а теперь вся эта защита заключалась только в любви, которую она дала Натали, в словах, которые были обращены к ней, и в примере, который она ей подавала.

Пример…

Энни вздохнула, вспоминая разговор с Натали. Узнав, что она не стала хорошим образцом для подражания, Энни была глубоко задета. Теперь уже поздно менять все, чем она была и что она делала как мать. Время Энни кончилось.

— Мама? — Натали заглянула в спальню.

— Привет, Нана, — ответила Энни. — Входи.

Натали прилегла на кровать рядом с Энни.

— Мне не верится, что я правда уезжаю.

Энни обняла дочь за плечи. Не может быть, чтобы это прекрасное создание было тем самым ребенком, который когда-то лизал металлическую стойку горнолыжного фуникулера на горе Маммот, или девочкой, почти подростком, которая, увидев страшный сон, прибегала к родителям и забиралась к ним в постель.

Семнадцать лет пролетели как короткий сон. Слишком быстро.

Энни рассеянно перебирала белокурые волосы дочери. Она готовилась к этому дню, кажется, целую вечность, чуть ли не с тех пор, как впервые отвезла Натали в детский сад, и все равно была не готова.

— Я тебе уже говорила, как я тобой горжусь?

— Всего лишь миллиард раз.

— Пусть это будет миллиард первый.

Натали придвинулась ближе и положила руку на живот Энни.

— Что показали последние анализы и ультразвук?

— Все хорошо и со мной, и с ребенком. Это здоровая девочка. Тебе не о чем беспокоиться.

— Ей повезло, что у нее будет такая мама, как ты.

Энни накрыла руку Натали своей. В этот день, когда ее дочь отправляется в самостоятельное плавание по жизни, ей хотелось сказать так много. Но все самое важное, что она могла сказать, было уже сказано. А повторять все снова Энни не хотелось. Правда, было бы здорово, если бы ей пришел в голову совет, который она могла бы передать своей дочери как фамильную ценность.