все, что произошло нынче ночью между вами и моею супругой.

— Врут. Не верьте.

— Как могу не верить, коль она сама мне сие сказала!

— Как — сама?!

— Так, сама. Заявила, что будто бы любит вас и уходит к вам.

— Неужели?

— Да!

— Что же вы хотите? Стреляться? — Пушкин помрачнел.

— Думал, думал по дороге сюда. — Генерал помедлил. — Но теперь раздумал. Не хватало еще под старость заиметь на совести смертоубийство русской знаменитости. Уж увольте. Просто заявляю вам: вы подлец и моей жены больше никогда не увидите — увожу ее нынче в Ригу.

Но поэт, соскочив с постели и представ перед визитером в ночной рубашке до пят, что придало разыгравшейся сцене некоторый комизм, объявил с жаром:

— Нет, извольте стреляться! Вы назвали меня подлецом, а снести такое я не намерен. Требую сатисфакции!

Керн поморщился:

— Чтобы я, генерал-лейтенант, дрался на дуэли с жалким штафиркой? Никогда. Прощайте.

— Коли так, то вы сами трус и негодяй.

Ермолай Федорович, ничего не произнося, повернулся к двери.

— Старый рогоносец!

Он взглянул на Пушкина с сожалением, покачал головой и, сказав презрительно: "Сосунок. Мальчишка", вышел.

Автор "Евгения Онегина" опустился на край постели и, ссутулившись, запустил пальцы с холеными ногтями в темные кудряшки. Выть хотелось.

10.

Дорогой Александр Сергеевич, драгоценный Саша! Наконец-то смогла сосредоточиться, чтобы написать Вам короткое письмецо. Все эти недели пребывала в полном унынии, даже возникало желание наложить на себя руки, но, благодаря Господу даже не рискнула. А теперь, когда я уверена, что мне предстоит снова сделаться матерью, а ребенок будущий — от Вас, ибо больше не от кого, радостно воспрянула и хочу жить.

С Ермолаем Федоровичем больше никаких отношений. Мы хотя и супруги, но живем в разных комнатах и почти не общаемся. Видимо, пробуду в Риге до весны — все-таки зима здесь мягче, чем в России, а морозы я терпеть не могу, — и затем переберусь в Петербург. Жаль, что Вы еще в ссылке — сняли бы квартирку и зажили бы мы с Вами душа в душу. Что там слышно о Вашем возвращении?

Напишите хоть коротко о себе, о своем здоровье и о планах на будущее. Любите ли Вы меня еще? А писать надобно на главную почту Риги, предъявителю ассигнации № 721846. Я люблю Вас безмерно, с каждым днем все больше. Ваша А."

* * *

"Аннушка, любимая! Я едва не сошел с ума от радости, получив от Вас долгожданную весточку. Господи, помилуй: мой ребенок! Нет сомнений: это будет девочка, столь очаровательная, как Вы. Впрочем, и от мальчика, похожего на меня, я не откажусь.

Положение мое пока незавидно, никаких перемен — обо мне, видимо, забыли, или не забыли, но считают, что меня лучше подержать вдали от цивилизации. Ну, да Бог с ними! Я привык и не жалуюсь: в тишине и на свежем воздухе плодотворно пишется. Сочинил целый ворох нового. Шлю новинки брату Левушке — он в Петербурге, Соболевский в Москве их пристраивают где могут.

Нашу с Вами тайну я открыл моей любимой сестрице Лёле, и она живо согласилась в Вас участвовать, коль приедете в Петербург. Поселиться сможете у моих родителей, никаких недоразумений не возникнет, ради будущей внучки или внука обойдутся с Вами, как с родною дочерью. Ну а я, как только освобожусь, прилечу к Вам на крыльях любви, чтоб припасть губами к Вашим ручкам и ножкам.

Берегите себя и будущее чадо. Бог есть любовь, наш ребенок — плод любви, значит, Вседержитель на нашей стороне.

Осыпаю поцелуями вас всю. Вечно Ваш А. П."

11.  

19 ноября того же года в Таганроге умер Александр I, и пошла свистопляска с престолонаследием — царь официальных детей не имел, брат Константин править не желал, но тянул с отречением, брат Николай тоже медлил, не решаясь на серьезные действия, армия присягала Константину, а мятежные офицеры вывели на Сенатскую площадь войска. Пушкин думал примкнуть к восставшим, ибо искренне дружил с половиной из них, в том числе с Кюхельбекером, но Судьба удержала его в Михайловском, охранив тем самым от Петропавловки и Сибири.

Новый царь — Николай Павлович, — несмотря на воинственный нрав и приверженность к строгости во всем, к Пушкину отнесся по-доброму, вызвал из ссылки в Москву и имел с ним беседу в дни коронационных торжеств. Разрешил вернуться в Северную столицу и сказал, что отныне сам будет цензурировать все его творения. Александр Сергеевич радовался возможности возвратиться к родным, но страшился нового своего положения — из обычной клетки император пересадил его в золотую.

Тем не менее все-таки это Петербург, а не деревня: светское общество, театры, многочисленные издательства и журналы, не попавшие в ссылку товарищи, мама с папой, брат, сестра и, конечно, Анна Керн с появившейся от него дочкой. Девочку крестили в церкви Воскресения Господня при Адмиралтейских слободах, крестной матерью стала Ольга Сергеевна Пушкина, в честь которой малышку и назвали Оленькой.

Впрочем, действительность оказалась не столь радужной: на вопрос Александра Сергеевича, примчавшегося к родителям на набережную Фонтанки, у Семеновского моста, в дом Устинова, где же Анна Петровна с дочерью, Ольга Сергеевна посмотрела в сторону и ответила сдержанно, что мадам Керн переехала к Оресту Сомову. У поэта вытянулось лицо:

— У Ореста? Отчего у Ореста?

Он прекрасно знал Сомова, хоть и неблизко, — тот писал стихи и рассказы, понемногу печатался, издавал с Дельвигом журнал и работал в Российско-американской компании вместе с Рылеевым, но среди мятежников не числился и из Петропавловской крепости был отпущен.

— Оттого что теперь они живут как муж и жена.

Пушкин сел.

— Как же это? Ведь клялась в любви вечной. Ведь у нас дитя!

Ольга неодобрительно дернула плечами.

— Надо лучше выбирать объекты любви, Сашенька. Потому как не все то золото, что блестит. Предала Керна, предала тебя и еще не раз предаст остальных. Такова натура.

Подбородок его отчаянно задрожал. Слезы потекли. Он не плакал так уже давно, вероятно, с детства.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

1.

Глинка действительно происходил из поляков: предок его — шляхтич Викторин Владислав, жил в Смоленске, находившемся тогда под властью Речи Посполитой, а когда в 1654 году русские вернули город себе, не уехал, принял российское подданство и перешел в православие. Царь Алексей Михайлович сохранил за смоленской шляхтой все их привилегии и гербы.

Будущий отец композитора — Иван