Гора исторгла недовольный хрип. Или хрюкнула, как боров, которому не налили в корыто.

– Куда уж дурнее: Гришка-дурак от страха жизнь отдал, Витька не просыхает. Хороши наследнички Немировского, нечего сказать… А ты что такая серая? – обратился он к молчавшей Ирине.

Ольга Петровна крепко взяла ее под руку.

– Пе-Пе, мы пришли сообщить тебе, что были в участке. Ирина опознала Викошу… Его больше нет.

Смысл сказанного как будто не сразу дошел до Петра Филипповича. Внешне он ничем не выказал горя или удивления. Агата видела в его глазах, что он колеблется, будто не может принять важного решения.

– Помер, что ли? – презрительно спросил он. – Небось в сугробе замерз? Довел себя до ручки пьяной жизнью… Ну, молодец.

– Пе-Пе, прояви хоть каплю сострадания. Ирине невыносимо тяжело сейчас…

– Чего еще! Я милостыню не подаю… Говорите, как братец с жизнью расстался: в кабаке без чувств нашли?

– Викоша застрелился, – тихо произнесла Ирина.

Петр Филиппович взглянул на нее с таким удивлением, будто она решила продать стекляшку под видом брильянта.

– Да ну? Застрелился… Достойно, нечего сказать… Таких слюнтяев в нашем роду не бывало. И не должно быть… Ишь ты, герой нашелся… Как только духу хватило? И с чего вдруг? Несчастная любовь, не иначе. От пьянства вроде не стреляются…

Ольга Петровна должна была сказать правду, но ей не хватило сил. С немой мольбой она обратилась к Агате. Баронесса ничего не боялась.

– Ваш брат Виктор пустил себе пулю в лоб в номере «Славянского базара», где ранее умер ваш брат Григорий, – четко проговорила она. И получила цепкий, сверлящий взгляд.

– Вам-то что за дело, баронесса? Зачем в чужое дело лезете?

– Проявите немного уважения, господин Немировский. Неужели милосердие вам незнакомо? Сестры вашей жены потеряли мужей, а вы – братьев. Разве не достаточно причин изменить свое поведение?

Петр Филиппович сделал такое движение, будто ударом кулака хотел прихлопнуть наглую муху, посмевшую ему дерзить. Но с места не двинулся. Только задышал тяжело.

– Не знаю, как у вас в столицах, мадам, в нашей Москве так: не в свое дело нос не суют. Ясно вам, баронесса?

Агата готовилась принять бой, из которого собиралась выйти победительницей, но ей помешали.

– Пе-Пе, ты ничего не понял?! – истерически вскрикнула Ольга Петровна, чего от нее трудно было ожидать. – Это оно… Это проклятие… Достигло Гри-Гри… И до Викоши добралось… Он покончил с собой в том проклятом номере… Он боялся призрака… Но призрак его нашел… Это рок! Пе-Пе, береги себя! Ты – последний в роду! Умоляю! Береги себя!

Уронив локоть сестры, Ольга Петровна закрыла лицо ладонями и безмолвно зарыдала. Только плечи содрогались.

Немировский на мгновение оцепенел, впав в задумчивость, а потом вдруг так замахнулся, что Агата невольно зажмурилась и отпрянула.

– Вороны черные, проклятые! – гремел его голос на весь магазин, а он потрясал страшным кулаком. – Вот вы у меня теперь где… Вот тут… Все по струнке ходить будете… Не сметь мне перечить! Я вам покажу проклятья рода! Я вам покажу привидения рока! Что, баронесса, вылупилась?! Я вам всем покажу, как Петр Немировский дурь бабью из голов выбьет! Вы у меня тише воды ниже травы сидеть будете! Вот вам, вот вам!

С этими словами Петр Филиппович принялся рубить кулаком воздух с такой злобой, что, попадись кто-то ему под руку, не сносить тому головы. Агате показалось, что с таким характером ей, быть может, не справиться. Хорошо, что проверять не пришлось.

Приступ бешенства, вспыхнув, быстро потух. Петр Филиппович опустил молотоподобный кулак, обмяк и тяжело задышал. Обвел мрачным взглядом напуганных, притихших женщин и, видимо, остался доволен достигнутым эффектом.

– Что, курицы, притихли? – без злобы проговорил он. – Я вам докажу, кто такой Немировский. С Немировским не рядись… Любого в бараний рог согну…

Он исподлобья взглянул на баронессу, будто к ней одной обращал эти слова. Агата готова была поверить.

15

Прошло больше четверти часа. Дитц согрелся, вполне ощутил свое тело, следя за временем по большим часам, стоявшим на верхней полке. Он опасался опоздать на вечерний поезд, не желая проводить ночь в этом враждебном городе.

То, чего он ждал с таким нетерпением, ради чего принял муки, отморозил руки и ноги, ощущая простудный озноб в теле, случилось тихо и просто. Баронесса вышла из магазина. Ротмистр не стал раздумывать о том, чем заняты ее сообщницы в ювелирной лавке, пусть с этим сыскная полиция Москвы разбирается. Раз они так рьяно защищают преступниц. Имело значение только одно: женщина, ради которой он столько вытерпел и которая устроила столько неприятностей, вышла в одиночестве. Она вела себя естественно, не ожидала угрозы. Шла по темному переулку неторопливо, как будто что-то обдумывая. Шла в самом удачном направлении, о котором можно мечтать, – как раз мимо ломбарда по другой стороне улицы.

Ротмистр прикинул расстояние. Было не столь далеко, как темно. Фигура расплывалась на фоне темных домов. Тут надо наверняка. Он глянул на приказчика. Тело, согнувшись клубочком, заползло за прилавок. Дитц достал из скрытной кобуры револьвер, привычно проверил патроны: барабан полный. Защелкнул и взвел курок. Оружие не промерзло, пальцы ощущали твердость рукоятки. Опустив руку с револьвером, он приоткрыл дверь и выскользнул на улицу. План прост: неторопливо перейти улицу, чтоб она видела его со спины, быстро развернуться и подойти на надежное расстояние. Придумано было просто и надежно. Вот только баронессы не было. Дитц лихорадочно огляделся и заметил в дальнем конце переулка быстро уходящую женскую фигуру. За те несколько секунд, что он был занят оружием, баронесса развернулась и пошла в другую сторону, сильно прибавив шагу. Наверняка учуяла что-то. Не женщина, зверь хищный.

Успех дела решали секунды. Если она выйдет на большую улицу, риск потерять ее возрастет многократно. Свидетелей он особо не опасался – ротмистр из опыта знал, что ночные прохожие ни на что не обращают внимания. То, что он хотел сделать, ночью так же просто осуществить на людном проспекте, как в пустом переулке. Заведя руку за спину, он бросился вдогонку. На полной выкладке ему требовалось секунды три, чтобы оказаться на верном расстоянии. Дитц задержал дыхание и наметил цель. Все, ей не скрыться, он проворнее.

Спина достаточно близко, ротмистр выкинул руку с револьвером перед собой. Оставалось поймать на мушку огромную мишень и нажать на курок. Звук выстрела на улице – не громче треска сухой ветки. Никто ничего не поймет. Он наметил использовать три патрона, не больше. Первый, самый важный, чтоб свалить, второй – для гарантии. А третий – в качестве маленького подарка себе. Главное, чтобы сгоряча не разрядить весь барабан. Не нужно, чтобы в теле нашли слишком много пуль.

Мушка гуляла, но поймала место между лопатками, чуть ниже плеч. Пуля войдет надежно. В следующий миг он нажмет на курок. Но с его рукой случилось странное. Она резко отлетела в сторону, а он споткнулся обо что-то и на бегу повалился в снег. Мягкая темнота прижалась к лицу. Еще не понимая, что случилось, ротмистр ощутил, как правая рука перестала его слушаться, а выгнулась до боли в суставе так, что он невольно разжал пальцы. Что-то тупое и тяжелое воткнулось в позвоночник и придавило в подмерзший снег. Он пытался дернуться, но держали крепко. Мотнув головой, ротмистр выгнул шею, стараясь понять, кто посмел разрушить его планы.