Однажды, когда Артем Люпаев сломал новенький, только что заправленный резец и, сидя на кожухе станка, со злостью отвинчивал торцовым ключом болты, к нему подошел Владимир Зубарев. Постоял.

— Что-то, брат, не ладится у тебя.

— Без счастливой рубашки родился, — буркнул Артем.

Зубарев еще постоял, наблюдая за резкими, неровными движениями бывшего ученика.

— Зачем рвешь ключом? Нервишки ослабли?

— Какие есть, — угрюмо ответил Артем. — Прожил бы такую собачью жизнь, может, и у тебя ослабли бы.

Зубарев чуть прищурился, точно лучше хотел разглядеть Артема, ничего больше не сказал и вернулся к своему токарному полуавтомату.

Когда по цеху разнеслась трель звонка и, передыхая, замерли станки, он догнал Люпаева на лестнице, положил руку на плечо, улыбнулся:

— Холостой я, Артюша, остался. Катя уехала ночевать к старикам: мать заболела. Приходи вечерком, а? В «двенадцать королей» сыграем.

Артему не только с кем встречаться — смотреть на белый свет было тошно. Он хотел отказаться, да остановило приветливое, дружеское выражение лица Зубарева. Ладно, на часок.

Жил Зубарев на окраине города, в слободке, недалеко от махорочной фабрики, в собственном деревянном домике. На задах под обрывчиком протекала мутноводная, илистая Инсарка. В трех небольших комнатах было сухо, тепло и очень чисто. В клетке у окна на двух жердочках непрерывно прыгал щегол, трещал, заливался на все голоса.

Друзья сыграли две партии в «двенадцать королей», и оба раза Артем проиграл. Потом пили чай с домашним вареньем. То, что на столе не было водки, понравилось Артему. Светленькие обои комнаты, окрашенные в золотистый цвет от канареечного абажура, вышитые на холсте гладью цветы в ореховой рамочке, тарелка со вчерашним пирогом, стаканы в мельхиоровых подстаканниках — все действовало на него успокаивающе. И Когда Зубарев сердечно, участливо сказал: «Ну, выкладывай, что у тебя не заладилось в жизни?» — он не заставил себя упрашивать. В самом деле, ведь друг же ему Владимир! Настоящий, выручавший не раз. А кто Зил? И вымотанный, измученный долгими переживаниями Артем ничего не утаил о бывшем однокашнике.

— Во-от почему ты таким стал, — проговорил Зубарев, когда Артем замолчал. — Во-от! Скрытный ты, никому ничего… Да-а. Что ж решил делать?

— Если Зил сунется еще раз, дам от ворот поворот. Навсегда. А там будь что будет.

Зубарев завел будильник, поставил на лакированную тумбочку возле кровати: завтра на завод в первую смену.

— И это все?

В его вопросе был не только живейший интерес к судьбе «подопечного», к тому, что с ним произошло за минувший месяц, но также какая-то требовательность, ожидание еще чего-то. Возбужденный своим рассказом, Люпаев ответил другу недоуменным движением бровей:

— Думаешь, дрогну?

— В тебе-то я уверен. Но как быть… вообще? Ты от Зила отделаешься, а люди? По-прежнему будет грабить… а может, и убивать?

Люпаев поставил на стол стакан со спитым чаем, всем туловищем откинулся на диване, уперся руками в тугие, подавшиеся пружины. Видно было, что об этом он никогда не думал, и мысль поразила его.

— В голову не приходило? Во-от. Хочешь еще чаю?

Артем молчал, хмуро и пристально глядя в какую-то одному ему видимую точку.

— Пока был лишь своей судьбой занят, — говорил Зубарев, особенно заботливо наливая Артему из чайника янтарную заварку в стакан и пододвигая розетку с крыжовенным вареньем. — Верно? О людях думать надо. Ведь Зил и его дружок — удавы для всего Суринска. Для любого из жителей… и в первую очередь для тебя. Зил, его дружок — двуногие удавы. Разве не из-за таких, как они, после колонии и ты мучился, когда на работу не брали?

Снова в самую точку попал Владимир! Именно подобные гады клали черное пятно на тех, кто потом хотел честным трудом искупить вину. Снова Артема охватило чувство личной обиды, ненависти к Зилу, к его дружку-моргуну.

— Тебе, Артем, надо сделать еще один шаг вперед: выполнить гражданский долг. Порвал ты с уголовной компанией, к народу вернулся, а держишься будто… чужак. Забыл наш советский обычай? Плечом к плечу, рука за руку, и не пускать в свой круг вредный элемент… шпион ли он, грабитель — все равно. Варишься в заводском котле? Будь достойным его. Рабочие наши тебя приняли, я знаю. На что мастер Потапыч — барбос, а и тот недавно говорил: «Люпаев? Кошелек ему доверить могу». Каково?

И, видя, что Артем по-прежнему молчит, Зубарев продолжал уже настойчиво:

— Помнишь недавний Указ Верховного Совета об амнистии? Требовательность и великодушие — вот его основа.

Это Артем знал по себе. В колонии за отличное поведение, старательность в работе он сам вместо восьми лет просидел всего четыре с половиной года.

— Я, брат, хорошо помню этот Указ, — говорил дальше Зубарев. — По радио слышал, а потом специально прочитал в газете. О тебе думал. Ведь освободили всех заключенных, впервые севших на скамью подсудимых и приговоренных на срок до трех лет. Всех женщин с маленькими детьми, несовершеннолетних подростков, стариков. Здорово? Зато, с другой стороны, убийцам, насильникам, крупным растратчикам и всем закоренелым рецидивистам — никаких льгот. Упорно ведете паразитический образ жизни? Ладно. Тогда вас заставят работать в заключении. Что скажешь?

А что тут скажешь? Придраться не к чему. Таких, каким был раньше он, Артем, жалеют. А тех, кто затягивал его в темные дела, вроде Зила, не щадят. Люпаев внезапно перестал думать о себе. Не первый год знал он Зубарева и всегда удивлялся его серьезному, заинтересованному отношению к каждому вопросу. Владимир непременно узнает все подробности дела, о каком идет речь, взвесит их, а потом скажет не то, что приятно или выгодно слушающему, а то, что считает справедливым.

Давно еще Артем спросил его: «Ты ведь, Володя, в школе учился. Пятерки получал. Всегда думал, что из тебя агроном выйдет или зоотехник… бабочек собирал. А ты токарь». Зубарев ему тогда объяснил, что действительно после десятилетки собирался в институт, да в последний год войны убили отца на фронте. У матери их осталось трое, он самый старший. Пенсия небольшая, а чем сестренок кормить? Владимир и пошел на завод. Потом начались тяжелые годы восстановления, там женитьба. Жена уже была студенткой первого курса университета, изучала английский язык, и он отложил свою мечту, употребил все усилия, чтобы помочь ей закончить. И вот она теперь преподавательница, можно подумать о себе. Но сын Мишка растет, новая забота. Все-таки Зубарев не бросил надежды поступить в институт, теперь уже в технологический и на заочное. «Отяжелел, правда, малость, — говорил он. — Подзабыл многое. Но попробую».

Так, ничего не ответив хозяину, не притронувшись к остывшему чаю, Артем вдруг поднялся с дивана, сбросил у вешалки хозяйские