Благодаря этому отверстию мне суждено было стать молчаливым свидетелем взлетов и падений сестры. У отца была подзорная труба, у меня — дыра в стене, через которую я видел часть кровати сестры, но тогда, в 1984 году, отверстие было сделано исключительно для того, чтобы записывать их дурацкие разговоры на пленку. Я совершенно не собирался ссориться с сестрой, она по-прежнему была моим лучшим лекарством от снов про Собачью голову, и поэтому следил за тем, чтобы кассеты не покидали дом. Мое высоконравственное поведение не встретило положительных откликов со стороны остальных членов Клуба Охотников, они все без исключения хотели получить экземпляр кассеты, чтобы переписать ее себе. «Что за ерунда, — говорили они, — почему это все они должны быть у тебя?»

Клуб Охотников превращался в Клуб Шпионов, когда мы толпились возле комнаты Стинне — на цыпочках, хихикая и записывая происходящее в комнате на магнитофон, пока Стинне не натравливала на нас поклонников и они не прогоняли нас. Больше всего нам нравился Питер. Поймав кого-нибудь из нас, он слегка встряхивал пойманного за плечи, но остальным этого было мало. Взять, например, Джимми с Биркебладсвэнгет, того, вслед кому я выкрикнул больше всего оскорблений. Когда ему попадался кто-нибудь из нас, он совершенно терял контроль над собой и однажды разбил Бьорну губу. Джимми совершенно точно подходил под категорию «поклонники-идиоты», а Питер относился к категории «застенчивые поклонники»: такие, отправившись домой, нередко возвращались и снова вставали под окнами Стинне.

— Может, пойдешь домой, Питер? — спрашивала Стинне, а мы с крыши пытались облить его водой. Сутулый Питер, с каплями воды на лице, символизирующими его безответную любовь, стал частенько появляться перед нашим домом, и мама несколько раз замечала, что ему, должно быть, очень нелегко.

— Почему ты не приглашаешь его попить чаю? — спрашивала она, но Стинне даже слышать об этом не хотела.

— Да он же просто ребенок, — отвечала она, фыркая.

Наш все более и более отсутствующий отец, голова которого была забита мыслями о горшках с сокровищем, все-таки тоже заметил присутствие поклонников. Но вообще-то его участие в семейной жизни постепенно свелось к тому, что по вечерам он выслушивал сообщения мамы:

— Эта шайка весь день паслась у Стинне. Асгер, похоже, снова сидел на крыше…

— Это нормально, когда есть молодой человек, — сказал отец однажды вечером, — но вовсе не обязательно одновременно иметь нескольких молодых людей.

С точки зрения Стинне, у нее вообще не было молодого человека, но это не помешало ее младшему брату обнаружить, что она питает слабость к тем поклонникам, которых в Клубе Охотников называли «идиоты». Дело в том, что Стинне, раньше мечтавшая стать юристом и заниматься бизнесом вместе с отцом, была теперь так разочарована его полным равнодушием, что больше уже не хотела быть юристом и стала увлекаться теми парнями, которые, как она знала, отцу не нравятся. Во всяком случае, так это представлялось маме. Я слышал, как они с отцом ругались об этом по ночам, и в конце концов я перестал будить Стинне, заслышав их жаркие споры.

Но однажды отца заставили очнуться. Однажды он напрочь забыл о горшках под радугой и тех письмах из Налогового управления, которые начали нарушать его ночной сон.

— Они поймали Асгера. Они связали его! Они разожгли костер! — прокричали два члена Клуба Охотников, когда он однажды вечером подъехал к дому. Речь шла о группе поклонников, входящих в категорию «идиоты», которым надоело, что наглый братишка цитирует их во всеуслышание: «Мне кажется, ты такая красивая, хи-хи… Мне нравятся твои волосы, ха-ха…» Он выскочил из машины, бросился со всех ног к болоту, внезапно почувствовав, как вибрируют на ветру его уши, и вспомнив ежедневную обработку ушей в своем детстве — опыт, которого он никак не желал своему сыну. К этому времени я уже давно понял, что не всё следует рассказывать родителям, так что когда появился отец и принялся затаптывать костер, который Джимми разжег возле меня, а потом развязал веревки, которыми идиоты-поклонники привязали меня к дереву, я попытался сделать вид, что все совсем не так страшно.

— Да это просто шутка, — врал я, чувствуя прежде всего беспокойство от того, что он неожиданно оказался рядом, чего вообще-то не случалось с тех пор, как он, еще до моей ссылки в Норвегию, сказал: «Гораздо лучше самому пройти сквозь тьму».

Теперь же он посоветовал мне:

— Если это повторится еще раз, дай им по яйцам.

Мне было четырнадцать лет, и у меня даже не было и намека на волосы в паху. Некоторые мальчишки из Клуба Охотников были на голову выше меня. Я теперь редко спал в постели сестры. Не потому, что избавился от кошмаров с Собачьей головой, но потому, что у Стинне стали появляться уже и ночные поклонники. Тук-тук — раздавался стук в ее окно после того, когда все ложились спать, и, когда я отодвигал в сторону старый плакат, на котором была изображена Мона Лиза с бородой, мне была видна шепчущаяся парочка. То, что прежде было невинными играми в поцелуи, скоро превратилось в сцены, от которых мое сердце бешено колотилось. Голос сестры изменился, так что я его почти не узнавал. На смену привычному хихиканью пришла немногословность взрослого человека, увековеченная на многочисленных записанных мною пленках. Я видел, как они возятся в кровати, словно парочка голодных щенков. Видел, как сестра расстегивает брюки и трогает его так, как я вечерами трогал свой собственный. Видел языки, которые залезали в уши, и руки, которые забирались под одежду, но тут хриплый голос сестры останавливал развитие событий в этом тайном фильме моего позднего детства.

— Нет, не снимай с меня полностью брюки, — слышал я ее изменившийся голос.

Но если начистоту, то речь шла вовсе не о полчищах поклонников. Почти всегда это был Джимми; как-то она поругалась с Джимми, и тогда к ней пару раз приходил парень по имени Ким.

Джимми не было позволено снять брюки со Стинне, но я стал свидетелем другого зрелища. Зрелища, от которого у меня закружилась голова. И что я за человек, если мог так вот сидеть, приклеившись к дырке в стене, не спать по ночам и потом засыпать на уроках, только чтобы увидеть, как сперма Джимми брызжет на руку моей сестры? В первый раз, когда я стал свидетелем этого, я вдруг подумал, что, наверное, снова сбился с пути истинного. Мне действительно следует попытаться взять себя в руки, но от дырки в стене невозможно было отказаться. Словно волшебный «Сезам, откройся!», она позволяла мне заглянуть в миры других людей, к тому же я, видимо, унаследовал вуайеристские наклонности от отца.

Но знала ли сестра, что я слежу за ней? Понимала ли она, что я затаился за стенкой и записываю все на магнитофон?

— Тогда я ничего об этом не знала, — говорит она и выходит из комнаты, чтобы успокоить детей, которые на втором этаже начали бросаться искусственными носами.

— У меня было какое-то подозрение, — продолжает она, возвращаясь, — ну и что?

Да разве то, что я в возрасте четырнадцати лет был немного влюблен в собственную сестру, как-то меняет дело?