к мыслящему существу и спрашивает, будет ли ему принадлежать любимая девица.

Ихав козак через байрак: «Помагай Биг, дубе,

Ой, чи моя, чи не моя дивчинонька буде?»

В одной песне дуб противопоставляется отцу, а береза — матери; сирота в чужой стороне говорит, что ему не к кому приютиться; приютится он к дубу, а дуб — не батюшка; приютится к березе, а береза — не матушка.

Прихилюся й к дубочку,

А дубочок та не батенько;

Прихилюся й к берези,

А береза та не матинка.

В галицкой песне с падением дуба на дуб сопоставляется ссора, возникшая у молодца с его матерью.

Дуб на дуба повалився;

Син з мамкою посварився.

Есть в народной поэзии образ-голубь, сидящий на дубе; в одной песне любовного содержания голубь сидит на дубе — на мужеском дереве, а голубка — на женском, на вишне.

Сидить голуб на дубочку,

Голубка на вишни.

Скажи мини, мое сердце,

Що маеш на мисли.

В другой — голубь своим гуденьем, сидя на дубе, предсказывает козаку грозящее ему бесчестье.

Подивлюся я на дуб чорними очима,

А на дубоньку сив голубонько гуде,

А на козака неславенька буде.

В третьей описывается, как на дубе сидели два голубочка, потом снялись и полетели.

Ой, на дубоньку два голубоньки

Циловалися, миловалися,

Сизими крилечками обнималися,

Знялись вони полетали…

В иной песне под дубом сидел голубь с голубкою:

Пид дубиною, пид зеленою,

Сидить голуб и з голубкою…

Вдруг козак убил голубя, а голубка тоскует. Подобных образов сидения голубей на дубе можно привести еще несколько; они замечательны потому, что имеют соотношение с теми двумя голубями, которые представляются сидящими на двух дубах, стоящих посреди моря (см. ниже о голубе).

Колись то було з початку свита,

Тоди не було неба, ни земли,

Неба, ни земли, нем сине море,

А серед моря та два дубойки,

Сили упали два голубойки,

Два голубойки на два дубойки.

Это обломок мифа о всемирном дереве, составляющем одну из крупных черт первобытной арийской мифологии и отразившемся, между прочим, в додонском дубе Древней Греции, который кажется особенно близким к нашим дубам, так как здесь и там играют роль голуби.

В малорусской поэзии есть одна нередкая форма — письмо, написанное на древесном листе и посылаемое к родным или близким. Дубовый лист упоминается при таком обороте. Девушка, потерявшая невинность, хочет известить отца о своем несчастье посредством такого письма.

Пливи, доле, за водою,

А я у слид за тобою;

Допливемо до дубчика,

Та вирвемо по листочку.

Та спишемо по письмечку,

Та пошлемо до батенька:

Нехай батько не турбуе,

И виночка не готуе;

Я свий винок утратила, и пр.

Клен (клинь-дерево) встречается в песнях не часто, но из немногих мест видно его значение также в качестве мужеского символа. С кленом, разрастающимся в разные стороны раскидисто, сравнивается козак, ухаживающий за девицею и не обращающий внимания на людские толки.

Ой, у поли клинь-дерево ризно,

Ходить козак до дивчини пизно.

Ой, не ходи, козаче, до мене:

Буде слава на тебе й на мене.

Я неслави по вик не боюся:

Кого люблю, стану — обиймуся.

В одной козацкой песне с кленом сопоставляется предводитель отряда, которого козаки похоронили, а с опаданием листьев с клена — собственная погибель этого отряда без начальника.

Росло, росло клинь-дерево, та у гору високо;

Закопали отамана в сиру землю глибоко.

Росло, росло клинь-дерево, та й став лист опадать,

Зосталися гайдарики, сами стали пропадать.

Развитие клена — прибытие сына к отцу или ожидание отца.

Клинь-дерево розвиваеться —

Батько сина сподиваеться.

В любовных песнях девица поет, что клен зеленеет там, куда проезжает ее милый, и вянет там, куда проезжает немилый.

Ой, куди мий нелюбий поихав,

Ой, туди трава полегла,

И клинь-дерево зовьяло,

И мое серденько зоетряло…

Куди мий миленький поихав,

Ой, туди трава вже шовкова,

И клинь-дерево зелено,

И мое серденько весело.

Но в песнях более играет роль кленовый лист, чем само дерево клен. В веснянке девица хочет написать на кленовом листе письмо к отцу и просить его дозволения погулять.

Ой, пиду я в зелений лис,

Та вищиплю кленовий лист,

Та пишлю пислоньки до батенька,

Чи звелить батенько гуляти.

Девица хочет закрыть кленовым листом след своего милого, чтоб ее милого другие не любили (здесь, вероятно, разумеется известный способ привораживания посредством следа).

Ой, пиду я у лисочок,

Вирву кленовий листочок,

Та прикрию слидочок,

Щоб не припав слидочок,

Щоб пташечки не ходили,

И слидочкив не зробили,

Щоб мого голуба сивого

Инши не любили.

С кленовым листом сравнивается судьба новобрачной, удаленной от родительского дома.

Кленовий листочок!

Куди тебе витер несе:

Чи в гору, чи в долину,

Чи в чужую украину?

Молода дивчинонька!

Куди тебе батько оддае:

Чи миж турки, чи миж татари,

Чи в чужую землю

У великую семью?

Старик, вспоминая о своих молодых летах, спрашивает, не завились ли они в кленовый лист и не полетели ли в леса.

Лита мои молодии, де ся ви подили?

Чи завились в кленовий лист та в лис полетили?

В песне, в которой рассказывается, как девица, шедшая с водою, прогневила Бога, ходившего по земле, тем, что не дала ему воды и назвала воду нечистою, она говорит, что в воду нападало кленовых листьев.

Бо вода есть нечиста:

Нападало з клёну листа.

В щедровках поется, что на кленовом листе