Детская капризность высшей силы подействовала на него угнетающе. Джим потерял былую уверенность, что со дня спасения Ньюсомов действовал только во имя добра.

И все-таки несмотря на страх, в нем теплилась надежда. Хотя в сердце Джима поселилось и стало расти отчаяние, присущий ему хрупкий оптимизм не позволял окончательно упасть духом.

Холли выключила фонарь, вернулась в комнату и села на пол.

— Не знаю. Может, это пустая угроза. Но есть только один способ проверки: попробовать уехать.

— Ты хочешь уехать?

Она отрицательно покачала головой.

— Какой смысл уезжать с фермы? Куда бы мы ни поехали, он все равно нас отыщет Ведь так? Он добрался до тебя в Лагуна-Нигель, нашел в Неваде и послал в Бостон спасать Николаса О'Коннора.

— Да. Где бы я ни оказался, везде чувствовал его присутствие. В Хьюстоне, Флориде, Франции, Англии — он указывал мне направление, сообщал, что случится, а я делал то, что он хотел.

Холли выглядела измученной. Ее щеки стали впалыми, под глазами залегли тени, а бледность лица не могла объясняться только мертвенным сиянием газовой лампы.

Она устало прикрыла глаза и потерла переносицу, точно желая избавиться от головной боли.

Джим пожалел, что позволил ей попасть в такую историю. Однако, подобно страху и отчаянию, его сожаление не было совсем искренним. В глубине души сознавая, что ведет себя эгоистично, он радовался, что Холли рядом и останется с ним, как бы ни сложились события этой странной ночи. Одиночество исчезло навсегда.

Сердито нахмурившись и все еще потирая переносицу, Холли сказала:

— Это существо водится не только в окрестностях пруда и не просто путешествует на большие расстояния. Судя по моим царапинам и потолку спальни, оно появляется где угодно и как угодно.

— Подожди, — перебил ее Джим, — мы знаем, что Враг умеет материализовываться в пространстве, но неизвестно, способен ли на это Друг. Именно Враг пытался настигнуть тебя во сне, и он же охотился за нами утром в Лагуна-Нигель.

Холли открыла глаза и, убрав руку от лица, сурово посмотрела на Джима.

— Я думаю. Друг и Враг — одно и то же — Что?

— Я не верю, что на дне пруда, в корабле, если он вообще существует, живут двое Друг и Враг — всего лишь противоположные стороны единого целого Холли выразилась достаточно ясно, но Джим не решался поверить в страшный смысл ее слов. Наконец он сказал:

— Ты серьезно? Ведь это все равно что… назвать его сумасшедшим.

— О чем я и говорю. У него настоящее раздвоение личности. И каждая половина не ведает, что творит другая.

Заметив на лице Джима отчаянное желание сохранить веру в доброго, разумного Друга, Холли взяла его руку в свои ладони и торопливо заговорила:

— Вспомни его капризность, хвастовство. Чего стоит одно утверждение, будто он способен изменить судьбу человечества. А настроение? То он приторный как сахар, то злой как черт. И все время врет. Что ни слово — то ложь, а потом сам верит в свои россказни. Да еще без всякой причины напускает на себя таинственность. Сам посуди, разве это не напоминает картину психического расстройства?

Джиму показалось, что он увидел слабое место в ее рассуждениях.

— Ты думаешь, существо с расстроенной психикой могло управлять сложным космическим кораблем? Только представь миллионы световых лет и бесчисленные опасности, которые ему пришлось преодолеть.

— Но, может быть, безумие наступило уже после приземления. Корабль мог вести робот или другие существа, которые, возможно, погибли. Он никогда о них не говорил, только о Враге. Но, если и в самом деле поверить в его внеземное происхождение, тебе не кажется странным, что в такую сложную экспедицию посылают экипаж из двух астронавтов? Кто знает, может, он убил остальных.

Все в рассуждениях Холли могло оказаться правдой, но в таком случае правдой могло оказаться что угодно. Они столкнулись с Неведомым, таящим в себе неисчислимые возможности. Джим вспомнил, как прочел в одной книге, что даже многие ученые полагают: образы, рожденные в человеческом воображении, какими бы невероятными они ни казались, могут существовать где-то во Вселенной, потому что неопределенная природа мироздания наделила воображение не меньшей подвижностью и продуктивностью, чем человеческие сны.

Джим поделился с Холли возникшими у него мыслями. Потом сказал:

— Меня смущает, что ты сейчас делаешь то, во что сама раньше не верила: изо всех сил стараешься объяснить проявления чужого разума, которые, с нашей точки зрения, просто не поддаются объяснению. Разве можно говорить о безумии или раздвоении личности у пришельцев, если это чисто земные понятия?

— Конечно, ты прав, — кивнула Холли. — Но в данный момент это единственная теория, которая имеет хоть какой-то смысл. И пока она не опровергнута, я буду считать, что мы имеем дело с иррациональным существом.

Джим протянул свободную руку и сделал огонек в лампе поярче.

— У меня прямо мурашки по коже, — сказал он, передернув плечами.

— Не у тебя одного.

— Если он и в самом деле шизофреник… Что будет, если он войдет в образ Врага и уже не выйдет обратно?

— Мне об этом и думать не хочется, — ответила Холли. — Если он выше нас по разуму, а опыт его цивилизации по сравнению с историей человечества все равно что энциклопедия и короткий рассказ, он наверняка знает такое, от чего Гитлер, Сталин и Пол Пот покажутся учителями воскресной школы.

Ее слова повергли Джима в уныние. Он гнал от себя черные мысли, но они все равно возвращались. Съеденные пирожные жгли желудок, точно раскаленные камни.

— Когда он вернется… — заговорила Холли.

— Ради Бога, Холли, — перебил ее Джим, — никакого нападения!

— У меня не вышло, — признала она свою неудачу. — Но мы были на правильном пути. Просто я слишком далеко зашла, перегнула палку. Когда он вернется, нужно изменить тактику.

Теория Холли о безумии пришельца подействовала на Джима сильнее, чем он этого хотел. Его бросало в холодный пот при мысли о том, что с ними станет, если в Друге возобладает темная половина личности.

— А почему бы не оставить его в покое и не бить по его самолюбию, пускай себе радуется…

— Бесполезно. Если будешь потакать безумию, никогда с ним не справишься. Любая сиделка из психиатрической клиники скажет тебе, что с буйно помешанными лучше всего вести себя спокойно и уважительно, но твердо.

Почувствовав, как взмокли его ладони, он освободился от руки Холли и вытер пот о рубашку.

На мельнице воцарилась мертвая, неестественная тишина. Ни единого звука. Казалось, их запечатали в огромную стеклянную колбу и выставили на обозрение в музее страны великанов. В другое время тишина вызвала бы у Джима беспокойство, но на этот раз она вселяла в него надежду, что Друг уснул или занят своими делами и ему сейчас не до них.