Вновь повернувшись на спину, он поднял ружье к груди, выстрелил прямо в глаза врага.

Хватка чудовища разом ослабла. Не мешкая даже затем, чтоб проверить, мертво ли оно, Стэнтон с трудом поднялся. Стоило опереться на правую ногу, все тело пронзила такая боль, что в глазах потемнело. Между тем позади, за деревьями, собирались новые твари. Стэнтон выстрелил в заросли, наугад, не понимая, туда ли целится. Дрожащий всем телом, истекающий кровью, видя, как чудища смыкают ряды, сливаются в темную, текучую массу, он снова вскинул ружье, но тут его внимание привлекло внезапное движение. Одна из тварей, обойдя его стороной, прыгнула к нему слева и, прежде чем Стэнтон успел взять ее на прицел, повалила в снег, выбила из рук ружье.

Несло от нее, точно от трупа, надолго оставленного на солнцепеке. Однако пальцы ее оказались холодными, скользкими, влажными – полуистлевшими. От вони у Стэнтона перехватило дыхание. Сбросить врага с себя не удалось: тот навалился сверху всей тяжестью, а Стэнтон слишком ослаб. Распахнутая вроде змеиной, пасть твари вдвое прибавила в ширине. Внутри блестело множество, великое множество заостренных, будто стальные гвозди, зубов, за ними скользким, темным туннелем зияло горло, а меж зубов тянулся наружу, трепетал, словно слепой хищник, ощупью ищущий жертву, жуткого вида язык.

Вдруг где-то рядом грохнуло, и лоб врага треснул надвое. Рот Стэнтона наполнился привкусом тошноты. Отброшенная прочь, тварь шмыгнула в чащу. Темя ее – целых полголовы – повисло на клочьях кожи, откинутое за спину, будто крышка люка, однако она двигалась. Жила.

Поблизости закричали. Подбежавшая к Стэнтону Мэри рухнула на колени, склонилась над ним, встряхнула.

– Зачем ты ушел от нас? – кричала она, вся в слезах. – Знал же: в лесу опасно! О чем ты только думал? Зачем ушел?

За ее спиной, с дымящимся ружьем в руках, не сводя глаз с ноги Стэнтона, остановился Уильям Эдди. Взгляд Эдди сомнений не оставлял.

– Плохи дела мои, да? – прохрипел Стэнтон. – Вот эти чудовища и до меня добрались.

Слова сорвались с языка прежде, чем он осознал, каким это выглядит бредом.

А бредом ли?

Быть может, таково проклятие здешних гор? Вначале сводят с ума, а после насылают на тебя твое же безумие, так сказать, во плоти.

Наподобие своего рода библейской казни.

Мэри не выпускала его руки, как будто он вправду мог встать, подняться на ноги и уйти прочь отсюда.

Однако Стэнтон чувствовал, как зараза проникает внутрь, чувствовал трепет чего-то темного, скользкого, чужеродного в каждой жилке, чувствовал жгучий холод, растекающийся по всему телу. Как знать, скоро ли он обратится? Дня через три? Через неделю? Ну, к тому времени он наверняка умрет – замерзнет насмерть, либо будет сожран вернувшимися чудовищами.

Вдобавок, дело даже не в заразе. Есть она, нет ли – разницы никакой. С такими ранами спутникам не дотащить его ни до лагеря, ни до ближайших окрестностей ранчо, откуда они смогли бы привести помощь.

– Уходи, – сказал он Мэри. – Беги. Их много. Они могут вернуться в любую минуту.

– Но не могу же я бросить тебя, – возразила она.

Что же она, не верит? Не понимает?

Вокруг стояла такая стужа, что не до слез, однако ее страдание, ее боль были явственно видны даже в тусклых отсветах далекого костра (слава богу, огонь в конце концов разожгли): пожалуй, на лице Мэри не нашлось бы ни единого места, не затронутого этими чувствами.

– Придется, – твердо сказал он, взглянув на Эдди. – Уходите. Уходите отсюда, и чем дальше, тем лучше.

Тревога, страх за себя и за остальных кружили голову, к горлу подкатывала тошнота. Лечь бы сейчас, голову в снег опустить…

Эдди, нагнувшись, подобрал ружье Стэнтона.

– Перезарядить?

– Нет, возьми лучше с собой. Тебе нужнее, а я и так обойдусь, – ответил Стэнтон и перевел взгляд на Мэри. – Иди же. Мэри, мне очень хочется, чтоб ты осталась жива. Без этого все остальное бессмысленно. Совершенно бессмысленно.

Но Мэри никак не желала отойти от него.

– Я не оставлю тебя. Не оставлю.

Голос ее потрескивал, будто лед. Сдает, ломается… как и все они.

Во рту, наполнившемся слюной, защипало. Все вокруг заволокло блесткой, искрящейся дымкой. Бледное лицо Мэри склонилось к его лицу. Как же ему хотелось поцеловать ее…

Но Стэнтон больше не доверял себе. Как знать, что сделает с ним вкус ее губ?

Как знать, что сделает с нею невообразимый голод, звенящий во всех его жилах?

– Уходи, – еще раз повторил он.

Схлынув, этот последний всплеск непреклонности унес с собой весь остаток сил. По счастью, Эдди, подхватив Мэри под мышки, поднял ее на ноги: снова просить Мэри уйти Стэнтону не хватило бы воли. Еще немного, и он, чего доброго, принялся бы молить ее остаться, лечь рядом, в снег, обнять его и вместе с ним подождать, пока их обоих не сожрут жуткие твари. Или, к примеру, начал бы целовать ее, пока не сожрет ее сам.

Пытаясь унять нарастающий, крепнущий жар во всем теле, Стэнтон глубоко вонзил в снег скрюченные пальцы.

Ее голос еще долгое время доносился издалека. Мэри то звала его, то требовала, чтоб Эдди ее отпустил, но вот наконец ее крики совершенно слились с воем ветра среди горных вершин.

Дождавшись этой минуты, Стэнтон сунул руку в карман. В угоду сентиментальности он прихватил с собой две лишних вещицы. Первой был кисет с табаком, с последней щепотью «Вирджинии золотой», как раз на одну завертку. Вначале пришлось долго, усердно дуть на онемевшие пальцы, пока суставы не обрели хоть какую-нибудь подвижность. Добившись этого, Стэнтон бережно вынул из кисета полоску папиросной бумаги, высыпал на нее остатки табака. Лизнул край бумажки, покатал самокрутку между большим и указательным пальцами. Каким-то чудом справился с огнивом, удачно высек из кремешка искру, из крохотной искорки вырастил, вынянчил огонек, глубоко затянулся, наполнил легкие пряным, теплым дымком. Ах, хорошо… Наконец-то хоть что-то хорошее…

Жар внутри сделался всепоглощающим, но Стэнтон изо всех сил старался держаться как можно спокойнее. Перед мысленным взором его, точно тени над водой, замелькали воспоминания. Вот дед, обычно такой суровый, неумолимый, беседует с прихожанином, горюющим об умершей жене. Вот дождь барабанит по крыше над мансардой Лидии, а ее волосы щекочут щеку, и Лидия, склонившись к Стэнтону, прижавшись к нему всем телом, целует его… Если бы его жизнь на том и закончилась, он был бы только рад. Не сумев помочь ей, он с тех самых пор всеми силами старался загладить вину, ну а сейчас его, вполне возможно, постигла кара, ниспосланная свыше. «Медлят жернова Господни, да мелка идет мука»[15]… Эх, где-то сейчас Эдвин Брайант? Хорошо бы, хоть он остался в живых…