И они рассказывали ей о себе – за эти годы Эсменет выслушала тысячи таких историй. Они улыбались, думая, что эти байки завораживают ее – как это и было в молодости, – что она трепещет от возбуждения при мысли о том, с кем переспала. И никто из них, за одним-единственным исключением, не догадывался, что ей плевать на тех, кто рассказывает эти байки: ее интересует мир, о котором они повествуют.

А вот Ахкёймион понял.

– Ты так себя ведешь со всеми своими клиентами? – спросил он как-то раз внезапно, ни с того ни с сего.

Ее это не застало врасплох. Он был не первый, кто спрашивал об этом.

– Ну, мне приятно знать, что мои мужики – не просто члены.

Это была полуправда. Однако Ахкёймион, верный своему ремеслу, не поверил ей. Он нахмурился и сказал:

– Жаль.

Это ее зацепило, несмотря на то что Эсменет понятия не имела, о чем он подумал.

– Что – жаль?

– Жаль, что ты не мужчина, – ответил он. – Будь ты мужчиной, тебе не приходилось бы превращать в своих учителей всех, кто тобой пользуется.

Она тогда всю ночь проплакала в его объятиях. Однако исследований своих не прекратила. Ей удавалось далеко заглядывать чужими глазами.

Вот почему она знала, что в Массентии безопасно, что Карийский и Понский тракты для одинокой путешественницы более подходят, чем дороги вдоль побережья – сравнительно короткие, но опасные. И еще она знала, что для нее лучше будет прибиться к другим путникам, так, чтобы встречные думали, будто она – одна из них.

Вот почему она так перепугалась из-за порванной сандалии. Прежде Эсменет пьянили простор и безумная отвага ее предприятия, и потому она не тяготилась одиночеством. А теперь оно навалилось на нее, точно тяжкая ноша. Она чувствовала себя беззащитной, как будто за каждым кустом таились лучники, выжидая, пока она выставит напоказ свою татуированную руку или кто-то шепнет ей вслед недоброе слово.

Дорога шла в гору, и Эсменет захромала наверх настолько поспешно, насколько могла. От нарастающего чувства отчаяния босая нога ныла еще сильнее. Нет, так ей нипочем не дойти до Момемна! Ну сколько раз ей говорили, что для благополучного путешествия главное – хорошо подготовиться! Каждый мучительный шаг казался немым укором.

Карийский тракт постепенно выравнивался. Впереди он полого уходил под уклон в неширокую речную долину, пересекал речушку и стрелой убегал к темным холмам на горизонте. Из зарослей по-зимнему оголенных деревьев торчали через равные промежутки друг от друга развалины кенейского акведука. Кое-где от них мало что осталось, кроме куч мусора: местные растащили на кирпичи. К соседним холмам через вспаханные поля уходили проселочные дороги, пропадающие в темных перелесках. Однако в Эсменет пробудилась надежда: у моста через речку теснились хижины деревеньки, и тонкие струйки дыма уходили из труб в серое небо.

Немного денег у нее есть. На то, чтобы починить сандалию, хватит.

Спускаясь по дороге к деревне, Эсменет корила себя за трусость. Ей рассказывали, что Массентию отличает от прочих провинций то, что здесь очень мало больших плантаций, которыми занята большая часть империи. Массентия – край вольных фермеров и ремесленников. Открытых. Порядочных. Гордых. По крайней мере, так ей рассказывали.

Но тут Эсменет вспомнила, как косились эти добропорядочные ремесленники, видя ее в окне.

– Люди, которые владеют каким-никаким ремеслишком, вечно думают, что владеют и самой истиной, – сказала ей как-то раз старая Пираша. А истина неблагосклонно относится к шлюхам.

Эсменет снова выругала себя за малодушие. Ну все же говорят, что Массентия безопасна!

Она прихромала на плотно утоптанный пятачок земли, явно служивший здесь рыночной площадью, и принялась оглядывать теснящиеся вокруг хибарки в поисках вывески сапожника. Ничего похожего не обнаружилось. Тогда Эсменет принюхалась, надеясь учуять рыбий жир, которым кожевники пропитывают кожи. На самом-то деле ей всего только и надо, что раздобыть полоску кожи. Она прошла груды размокшей глины, потом четыре стоявших рядком навеса горшечников. Под одним, несмотря на мороз, трудился старик, формуя на гончарном круге крутобокий кувшин. У него за спиной светилось жерло печи. Старик закашлялся. Его кашель, похожий на бульканье грязи, встревожил Эсменет. Может, у них тут в деревне чума или оспа?

Пятеро мальчишек, болтавшихся у входа в хлев, уставились на нее. Старший – или, по крайней мере, самый высокий – глазел на Эсменет с неприкрытым восхищением. Парнишка, возможно, был бы даже хорошеньким, если бы не косые глаза. Эсменет вспомнила, как один из клиентов рассказывал ей, что в таких деревнях красивых детей обычно не встретишь, потому что их, как правило, продают богатым путешественникам. Эсменет невольно спросила себя, не пытались ли продать и этого.

Мальчишка направился к ней. Она улыбнулась ему. «Может быть, он мне…»

– Ты шлюха? – спросил он напрямик.

Эсменет утратила дар речи от гнева и возмущения.

– Шлюха, шлюха! – крикнул другой мальчишка. – Из Сумны! Потому и руки прячет!

Первое, что пришло в голову Эсменет, это куча казарменных ругательств.

– Иди, почеши свою трубу, – бросила она, – зассанец сопливый!

Парень ухмыльнулся, и Эсменет сразу поняла, что это один из тех мужчин, которые скорее примут всерьез собачий лай, чем бабьи речи.

– А ну, покажи руку!

Что-то в его голосе насторожило ее.

– Поди сперва вычисти стойло!

«Раб» – подразумевал ее надменный тон.

Его легкомысленный взгляд окаменел, в нем проступило какое-то иное, куда более серьезное и опасное чувство. Парень попытался ухватить ее за руку. Эсменет влепила ему пощечину. Он отлетел назад, возмущенный и ошарашенный, а придя в себя, нагнулся к земле.

– Точно, шлюха, – сказал он своим односельчанам мрачным тоном, как будто печальные истины влекут за собой печальные последствия. И выпрямился, взвешивая в руке выковырянный из глины камень.

– Шлюха и распутница.

Момент растерянности прошел. Четверо остальных заколебались. Они явно стояли на каком-то пороге и знали это, даже если и не понимали всего значения своего шага. Однако хорошенький не стал их подначивать – он просто бросил камень.

Эсменет пригнулась, увернулась. Однако теперь и остальные нагнулись за камнями.

В нее полетел град булыжников. Эсменет выругалась и засучила рукава. Толстая шерстяная ткань защищала ее, так что ей не было даже особенно больно.

– Ах, ублюдки! – воскликнула она.

Мальчишки замешкались: ее ярость и смутила, и насмешила их. Один из них, жирный, заржал, когда она тоже наклонилась за камнем. Она попала в него первого: камень угодил ему повыше левого глаза и рассек бровь. Парень с ревом рухнул на колени. Прочие застыли, ошеломленные. Пролилась первая кровь…