И все же в последней комнате, в гардеробной, Натана поджидает сюрприз. Его внимание привлекает шкаф, из которого доносится приглушенный шум двигателя. Натан поворачивает ручку. За дверью лестница, ведущая в подвал. Шум усиливается.

«Система охлаждения».

Он нажимает клавишу выключателя, загорается резкий неоновый свет. Натан бросает взгляд назад.

«Предупредить Иезавель?»

Пожимает плечами и начинает спускаться. Дойдя донизу, он оказывается перед дверью и приоткрывает ее. У него опускаются руки.

Лаборатория. Суперсовременная.

«Нет! Не лаборатория».

Хранилище.

Совершенная техника, расставленная вокруг семи внушительных емкостей.

«Пустых».

Дочери Иезавели.

Тысяча триста километров позади, а впечатление такое, будто они все еще в Ком-Бабелии.

На стеллажах десятки банок.

Красные этикетки, белые этикетки.

Натан тут же проводит параллель с тем, что Иезавель рассказывала им в ночь побега из ризницы Ком-Бабелии. Отголоски детства Иезавели, опытов ее отца.

Красная комната, кровь.

«Я должен предупредить Иезавель».

Он не может сдвинуться с места.

За спиной раздается голос:

— Еще недавно они были здесь.

Стою в дверном проеме с каменным лицом.

Неприступный бункер.

«Его хранилище».

Все эти годы банки были здесь.

Сахар, привязанный к своим куклам как к детям. Фетишизм, доведенный до крайности.

Мои дочери.

Он не мог решиться на разлуку с ними. Дождался последнего момента.

Их еще не разделили.

Уверенность.

Натан обнял меня за талию, и это не неприятно мне. В его взгляде отражается исходящая от меня скрытая боль. Перед глазами проносится жизнь, моя внутренняя тюрьма и физические муки. Мое тело, порабощенное Питером Даханом. И все остальные порабощенные тела.

Но не мой дух.

Он никогда не сможет контролировать мои мысли. Они всегда ускользали от него. Все эти годы Сахар упорно пытался подчинить малейшую частичку моего биологического устройства и в то же время доказал, что не способен повлиять на ход моих мыслей. Сахар, во всей своей посредственности жадного до власти человека.

Кукловод.

Куклы — существа жестокосердые, лишенные каких бы то ни было чувств.

Банки, наполненные кровью, заспиртованными органами людей и животных.

Но я не такая.

Нужно хоть чуть-чуть поспать. Веки отяжелели, на борьбу со сном уходит несколько мгновений, которые кажутся вечностью.

Побочное действие нановирусов.

Закрываю глаза. В голове порхает маленькая охристо-коричневая бабочка. Крылышки поднимаются и опускаются так медленно, что я чувствую, как напрягаются ее мышцы. Эти трепыхания внушают мне какое-то радостное чувство. В бабочке нет той безупречной механики, какую я представляла. И хотя внешне она напоминает машину с точно выверенными движениями, перед ней тоже открыто сразу несколько извилистых путей, и она доверяется случаю и воздушным потокам. Я долго слежу за ней и не могу оторваться, думая о том, откуда она вдруг появилась.

Когда насекомое наконец забивается в дальний уголок моей памяти, я поднимаю глаза. Натан.

Возмутитель спокойствия.

И детонатор.

Перед стеллажами с банками стоят семь пустых емкостей. Иезавель кивает, давая Натану понять, что видит такое не впервые.

— В зале 120 такое же оборудование.

Генрих и Сильвия Сат знакомы с технологиями СЕРИМЕКСа.

— Этот дом — одно из убежищ, которыми Сахар обзавелся с годами, чтобы защитить свои тылы и предотвратить возможную катастрофу.

Она указывает пальцем вверх, имея в виду, что выудила эти сведения из памяти компьютера.

— Они работают на Сахара. Это посредники, а не ученые. Получают деньги за то, что хранят технику и, если нужно, размещают у себя сотрудников Питера. Давнишние клиенты АО Фаб-Кортекс. Еще со времен DHA.

— А что это такое?

— В семьдесят седьмом был получен патент на систему слежения, обнаружения и персонального розыска, микроскопический передатчик, который можно внедрить в человеческое тело. В семьдесят девятом Фаб-Кортекс выкупила права на это изобретение и окрестила его Little DHA, то есть Digital High-Angel,[48]за спасительные и в то же время смертоносные функции цифрового чипа.

— Припоминаю… В бумагах из офиса на Потсдамер Платц говорилось о микрочипе, который мог нанести телу подопытного непоправимый вред.

— Джон вспоминал о нем с ностальгией, как о комбинированном защитнике, который позволял соединить наши души с искусственным интеллектом.

— То есть?

— Технология как путь к искуплению.

— Что ты прочла в документах Сата по этому поводу?

— Старина Генрих Сат помешан на своем архиве. Он отсканировал и оцифровал почти всю документацию Фаб-Кортекс начиная с конца шестидесятых годов. Но…

— Но?

— …он не так глуп, и пин-код, открывающий доступ к компьютеру, — всего лишь обычная система защиты, от которой нет никакого толка. Большая часть документов зашифрована, а у меня нет ключа, чтобы прочесть их. Я обшарила всю комнату, но ничего не нашла.

— Наверное, держит при себе.

— Маньяки, помешанные на архивах, всегда держат ключи при себе.

— А ты не сумеешь взломать код?

Иезавель слабо улыбается.

— Мое тело напичкано нановирусами, но они не дают мне интеллектуальных преимуществ. И у науки есть свои пределы. Так что отвечаю на твой вопрос: я не компьютерный гений.

Натан улыбается ей в ответ.

— Ты сказала, что некоторые данные не закодированы…

— Да, например, публикации в прессе, посвященные Фаб-Кортекс. Я смогла восстановить часть своей истории. Питер плевать на меня хотел. На самом деле с середины восьмидесятых годов различные группы сторонников евангелической церкви и креационизма в правительственных кругах начали выступать с резкой критикой имплантируемых под кожу чипов. Ее подхватили ассоциации по защите прав граждан, и, поскольку Фаб-Кортекс сотрудничала с производителями продовольственных товаров, союзы потребителей…

— …категорически отказались от поддержки опытов.

— Их не щадила ни региональная, ни общенациональная пресса. В экономике этой части Соединенных Штатов религиозные лобби имеют такой вес, что они были вынуждены перевезти оборудование в Европу, бросив немалую часть имущества… и денег.