А вот интересно, как убежденный монархист относится к свободе? В романе «Мастер и Маргарита» это слово повторяется много раз, начиная с самой первой главы:

«Да, мы не верим в бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. — Но об этом можно говорить совершенно свободно».

Слова эти звучат не слишком убедительно в устах литературного начальника, но сделаем скидку на то, что он беседует с иностранным гражданином. К тому же Берлиоз явно лукавит — декларируемая им «свобода слова» не допускает возможности говорить о вере в Бога. Нет, говорить разрешается только о неверии.

Совсем другое дело, когда речь идет о Маргарите:

«Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего. Кроме того, она поняла со всей ясностью, что именно случилось то, о чем утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда. Но от этой прежней жизни все же откололась одна мысль о том, что нужно исполнить только один последний долг перед началом чего-то нового, необыкновенного, тянущего ее наверх, в воздух».

И далее:

«Невидима и свободна! Невидима и свободна!»

Но вот уже Мастер обращается к Пилату:

«Свободен! Свободен! Он ждет тебя!»

Так что же это такое? «Новое, необыкновенное, тянущее наверх»? Если свобода — это только то, что дано нам в ощущениях, то стоит ли огород городить? Достаточно убедить себя в том, что ты свободен. У многих это получается — особенно у тех, кто «наверху». Для них степень свободы определяется количеством валюты в банке или должностью.

Новое, необыкновенное… Для писателя, зодчего или художника важна прежде всего возможность выразить себя, при этом избежав жесткой цензуры, злобной и несправедливой критики. Творец пытается создать новое, необыкновенное, рассчитывая на то, что результат его труда по справедливости оценят. Свобода для творца — это возможность творчества. Стремление к свободе — это стимул творчества.

Оказывается, что есть и другое мнение, находим его в тех же «Низких истинах»:

«Думаю, это великое чувство — страх. Оно заставляет человека напрягать все свои силы, фантазию, изворотливость… Страх… могучий стимулятор творческой энергии… Знание человека о смерти, неминуемый страх смерти — одна из могучих движущих сил человечества. Оставить после себя что-то…»

Не могу поверить — неужели Булгаков написал свой знаменитый роман под гнетом страха? Оставить после себя «что-то»… Но при чем тут страх? Гораздо чаще происходит обратное — страх лишает человека разума. Тут уж не до романа, не до фильмов, не до стихов. Вот Осип Мандельштам написал свое знаменитое «Мы живем, под собою не чуя страны…» явно не из страха перед всесильным Сталиным и НКВД — напротив, демонстрируя нравственное превосходство. Страшно стало уже потом… Напротив, люди, даже в мыслях своих не допускающие выпадов против начальства, как правило, панически боятся смерти. Этот страх потерять все то, чем удалось обзавестись при жизни. Рабы своего богатства, жертвы собственных желаний, проповедники сомнительных истин, грешники, ищущие оправданий перед приходом палача… Будем надеяться, что каждому воздастся по его заслугам.

Пора подводить промежуточный итог. Что объединило в этой книге самых разных людей — это судьба княгини Киры Алексеевны Козловской и Михаила Булгакова, описание того, что между ними было или же могло быть. Прочие события — необходимый фон, приметы времени, без которых основной сюжет воспринимался бы не вполне реально — было бы что-то вроде Малой Бронной без трамвая. Впрочем, как такового сюжета этой книги нет, есть только несчастная любовь писателя к княгине, есть так или иначе связанные с этим истины, в которых я и попытался разобраться.

Пожалуй, на этом книгу можно было бы закончить. Однако допустимо ли все бросить, так и не разобравшись до конца, так и не обнародовав свои догадки? Вот и решил написать еще одну главу, что называется, дав волю «необузданной фантазии». Не только для того, чтобы удовлетворить любопытство пытливого читателя. Нет, просто очень не хочется с Булгаковым и княгиней расставаться.

Сказать по правде, на авторство этой главы я не претендую. Во всяком случае, на ту небольшую ее часть, которая явилась вольным, а кое-где чуть ли не дословным изложением текстов, принадлежащих перу Михаила Афанасьевича. Теперь, надеюсь, ни у кого не возникнет подозрений, будто пытаюсь заработать литературный капитал путем вульгарного заимствования. Но дело тут совсем в другом. Нет лучшего способа рассказать о жизни литератора, чем сделать это его собственными словами. С другой стороны, было бы наивным ждать от Булгакова признания во всех своих грехах и описания тайных встреч, интимных сцен, написанных в жанре автобиографии. Вот если б исповедь, а так… В общем, рассчитывать можно лишь на то, что ненароком обнаружишь в дневниках, а более всего хотелось бы надеяться, что часть своего «я» писатель передал своим героям. Если такие откровения удалось найти, они, несомненно, могут послужить основой. И все же наиболее дотошных читателей хочу предупредить: если увидите в тексте строки или слегка перефразированные отрывки из его произведений, берите в руки карандаш и смело заключайте их в кавычки. Я от использования цитат не отрекусь, однако и вы должны понять: это всего лишь попытка реконструкции событий, а вовсе не литературное исследование.

Увы, восстановить эту историю в подробностях мне не дано, приходится дать волю и своей фантазии. По правде говоря, все созданные моим воображением мысли, чувства и поступки следовало бы однозначно приписать другим, никогда не существовавшим персонажам. Однако за выходящими из-под пера строками вновь вижу все те же узнаваемые лица — замечательного русского писателя и очаровательной молодой дамы из аристократической семьи.

А между тем вероятность описанных событий не столь уж мизерна, как может показаться. Более того, логически обоснована и подтверждается рядом косвенных свидетельств. Впрочем, каждый может интерпретировать подобные свидетельства по-своему. Ну, вот и я…

Декабрь 1917 года. Где-то под Смоленском

В комнате полумрак. Может показаться, что здесь никого нет, но это совсем не так. Потому что там, на кровати, под грудой скомканных простыней и одеял — это я. Ни рук, ни ног… Не видно даже головы. Но это точно я. Я это знаю.

Мне плохо. Очень плохо! Так плохо, как только может быть в том состоянии, в котором нахожусь… Кто сможет мне помочь? Я сам? Да что вы, это невозможно… Тася! Тася! Где ты? Ну, в самом деле, сколько еще можно ждать!.. Но вот я слышу ее быстрые шаги.

Тася — это моя несчастная жена. А я врач, обыкновенный сельский врач, богом забытый в этой деревенской глухомани.

— Я не буду больше приготовлять раствор. — Это говорит она.

Вот ведь как! Вместо того чтобы помочь, опять напрашивается на скандал. Я все же пытаюсь уговорить:

— Глупости, Тася. Что я, маленький, что ли?

— Не буду. Ты погибнешь.