— Тебе вовсе не нужно отвечать, мой мальчик, — профессор проигнорировал мой вопрос. — Я знаю, что это так и есть. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя, потому что у меня есть ключ ко всем воспоминаниям, которых тебе не хватает. Фильм покажет тебе, что я не лгу. Ты сам не представляешь, какая опасность заключена в тебе. Поэтому инжектор установлен так, что ты будешь получать мышечный релаксант, как только ЭЭГ покажет необычную активность коры головного мозга. Твои мысли могут убивать, мой мальчик.

Если бы это было так, то Зэнгер давно был бы мертв.

— Вы же можете убить меня прямо сейчас, — сказал я. — К чему этот напрасный труд?

Профессор сделал жест рукой в сторону, как будто от чего-то отмахнулся.

— Я хочу, чтобы ты понял, почему ты должен умереть.

— А как…

— К сожалению, у меня больше не было возможности выяснить, на что ты еще способен, — оборвал меня Зэнгер на полуслове. — Во всяком случае, я должен исходить из того, что ты действуешь быстро и решительно, как показывает запись убийства доктора Шмидт и медсестры Карлы. По этой причине я никому не могу позволить долго находиться поблизости от тебя. Тебя убьет инжектор. Им ты не сможешь телепатически управлять. Яд, суксинилхолин, можно сравнить с ядом кураре, только еще токсичнее. Тебе введут десять миллиграмм. Это в два раза больше, чем необходимо, чтобы умертвить любого человека. А так как он будет введен непосредственно через сердечный катетер, он распространится в твоем организме менее чем за тридцать секунд. Он парализует все мышцы человеческого тела. И только сердце продолжает биться. Прекращается дыхание, пока ты еще в полном сознании. Затем организм пытается израсходовать все запасы кислорода в крови. Ты знаешь, что сердце — это тот орган, который потребляет больше всего кислорода? И это приводит к недостатку кислорода. Клетки мышц умирают, а сердце еще работает. По существу это не что иное, как искусственный инфаркт. Говорят, что некроз сердца происходит с чудовищными болями, как будто в течение нескольких минут грудь пронзают горячим кинжалом. Я очень сожалею, что нам пришлось так поступить, что тебе придется это пережить, но это самый надежный способ тебя убить. Почти сразу после того, как сердце начинает отмирать, недостаточное снабжение кислородом начинает ощущаться и в мозге. Самое позднее десять минут после того, как будет инъецирован яд, умирает мозг, хотя умирающее сердце все еще перекачивает кровь, уже отравленную углекислым газом, по всему организму.

Подробное описание моей смерти, или, точнее сказать, процесса умирания, который мне предстоял, испугал меня каким-то странным, пассивным образом. Само собой разумеется, я понимал, что он говорит обо мне, и я был совершенно уверен, что старый профессор приготовил для меня совершенно особенную, жуткую смерть. Наверное, он был обижен на меня, что я якобы был виноват в том, что ему пришлось закрыть интернат, и гораздо больше, чем он говорил. Но ужас предстоящих мне страданий как-то не зацепил меня. Я как бы чувствовал себя, словно профессор говорил не обо мне, а о ком-то другом, он смотрел прямо на меня, а как будто бы мимо, на того, кто стоял рядом, чья судьбы меня чрезвычайно волновала, но не касалась. И таким образом получилась странная дистанция, к которой, наверное, привел тот факт, что во время этих живописаний мое сердце ненадолго ускорило свой темп, из-за чего, вероятно, дозировка успокоительного повысилась. И я даже был рад этому. Мое положение было обреченным. И к чему мне было протестовать?

Профессор подошел совсем близко ко мне и пожал своей костлявой рукой с высохшими пальцами мою правую руку, которая, также как и левая, была плотно привязана кожаным ремнем вплотную к телу, коротко, но, как мне показалось, тепло.

— Знакомство с тобой было для меня честью, — с улыбкой сказал старик. — В известной степени ты был современным Прометеем. Он принес людям огонь и знание, и боги наказали его, приковав его тяжелыми цепями к скале, и орел прилетал клевать его печень. А чтобы его пытка продолжалась вечно, за ночь печень отрастала. Ты первый человек нового поколения, Франк. И ты продвинешь человечество так далеко вперед, как это не удавалось ни одному другому человеку на земле. И ты лежишь здесь связанный. Но в отличие от Прометея смерть быстро найдет к тебе дорогу.

Старик еще раз прикоснулся к моей руке и пожал ее еще крепче, чем в первый раз.

— Что говорят, когда расстаются при таких обстоятельствах? Счастливо оставаться было бы слишком цинично, — сказал он и состроил гримасу. — Давай остановимся на том, что ты был необыкновенным человеком, встретить которого было для меня большой честью.

Я тронут, с горечью подумал я. Зэнгер выпустил мою руку, кивнул еще раз коротко и отступил. Я не мог видеть, куда он пошел, но я слышал, что его шаги приближаются к выходу. Я также не видел, в комнате ли еще санитары. Моя голова была жестко закреплена, а из-за расширителей век глаза были широко раскрыты. У меня просто не было другого выбора, кроме как смотреть на средний экран, который висел под потолком прямо перед моей каталкой.

— Каждый приговоренный к смерти имеет право на последнее желание, — тихо прошептал я. — У меня есть такое право?

— Конечно, ты можешь что-то желать, — Зэнгер остановился в дверях. — Но я тебе не обещаю, что я исполню твое желание.

— Я хочу еще раз увидеть Юдифь и Элен, — сказал я.

— Нет, — решительно ответил профессор. — Это слишком рискованно сводить тебя с другими людьми. Я не знаю, какие силы может высвободить в тебе страх смерти.

— Тогда ответьте мне на один вопрос, — попросил я. — Кто такой доктор Гоблер?

Зэнгер помолчал немного, и мне очень захотелось в этот момент увидеть его лицо, а не тупо смотреть в монитор. Поразил ли его мой вопрос? Или его тонкие губы снова растянулись в циничную, узкую улыбку?

— Это фон Тун тебе сказал, да? — наконец сказал старик, и мне показалось, что я услышал немного сердитые нотки в его голосе, но я не уверен. — Доктор Гоблер был психотерапевтом. Он лечил вас шестерых после трагической гибели Мириам.

— И что он сделал с нами, — резко спросил я. — Почему я не могу ничего вспомнить о годах, проведенных в крепости? Почему мы все забыли, что произошло с нами?

— А ты уверен, что все забыли, что случилось? — спросил профессор вместо ответа.

— Почему я не могу ничего вспомнить? — я почти кричал. Мне хотелось слышать ответы, а не вопросы, черт возьми! Этот дряхлый живодер должен ответить!

Но единственный ответ, который я услышал, был звук захлопывающейся двери. Это одна из отвратительных игр, которую затеял старик? Он хлопнул дверью, чтобы я подумал, что остался один, чтобы, не будучи видимым, наблюдать за мной, находясь совсем рядом, чтобы наслаждаться моим страданием и бессилием? Я напряженно прислушался, но ничего не услышал. Ни дыхания, ни шороха ткани, ни тихого глотания или чмокания, которое так часто издают люди преклонного возраста, ничего не было слышно. Я был один.

Могло ли быть так, что один из нас действительно лгал? Мог ли кто-нибудь из нас с самого начала знать, что произойдет в крепости?