— Откуда он приехал? Из Бельгии?

— Нет. Из Аргентины. С северо-востока.

Так. Первая ниточка, связывающая Центральную Америку и Аргентину. Письмо Нильса Агосто, заблудившегося в джунглях на северо-востоке страны. Может быть, Роберж именно там и подцепил заразу? От возбуждения Жанне стало жарко. Это первый более или менее серьезный след, и просто так она его не упустит.

— Что вам о нем известно?

— Меня тогда здесь не было. Мне двадцать девять лет. Я знаю только то, что рассказывали мои наставники. Они жалели, что приняли его здесь, в Гватемале. Но наш орден невелик, и других опытных кандидатов не нашлось. В те времена мы подвергались чудовищным гонениям. Латиноамериканцы убивали священников, представляете? А Роберж был человеком надежным. Разве наши могли отказаться от такого добровольца? Но руководствовался он отнюдь не благими намерениями.

— Чем же он руководствовался?

— Говорили, что он от кого-то бежал. Репутация у него уже тогда была подмоченная.

— Что вы называете «подмоченной репутацией»?

Иезуит потер пухлыми ручками:

— Слухи. Ходили всякие слухи.

— Какие слухи?

Домициан упорно избегал смотреть Жанне в глаза, шаря взглядом по сторонам.

— Какие слухи?

— Болтали про демона. Демона, которого он таскал с собой.

— Он что, был одержимый?

— Нет, не в этом дело. Тут совсем другое. Ребенок… С ним был ребенок.

— Сирота?

Иезуит с тоской оглядел двор. Казалось, он ждет, что случится хоть что-нибудь — зайдет посетитель, начнется гроза, — что освободит его от тягостной беседы.

— Да что, вы не понимаете, что ли? — с неожиданным раздражением воскликнул он.

— Вы хотите сказать, что это был его ребенок?

Монах хранил красноречивое молчание. Новость застала Жанну врасплох. Но она быстро взяла себя в руки. Попробовала мысленно выстроить гипотезу: какова вероятность, что старик испанец, явившийся в кабинет Феро, был не кто иной, как сам Роберж? У нее в ушах до сих пор звучал его голос: «В моей стране это была распространенная практика. Все так делали». Священник, который спал со своими прихожанками?

Кое-что в эту схему вписывалось: тайна, хранимая отцом и сыном; испытываемое Хоакином чувство собственной неуместности — ребенок-катастрофа, плод запретной любви. Как следствие — его аутизм… Зато другие детали ей явно противоречили. Старик в кабинете Феро говорил с выраженным испанским акцентом, тогда как Роберж был бельгиец. Неужели за годы жизни в Латинской Америке он настолько забыл родной язык? Нет, невозможно. Но и это еще не все. По словам Эвы Ариас, Робержу в то время было около шестидесяти лет. Значит, сегодня ему должно быть под девяносто.

Она решила начать с нуля:

— Вы сказали, ребенок. Мальчик или девочка?

— Мальчик.

— Как его звали?

— Не знаю.

— Сколько ему было лет?

— Точно не скажу. Лет десять, наверное. Поймите, они не задерживались в Антигуа. Сразу уехали туда, где горело. Надо признать, Роберж свое дело знал. В этом ему не откажешь. Он принимал в миссии множество народу. Противостоял солдатне…

— Почему вы упомянули демона? Ребенок был одержимым?

— Послушайте. Я и правда ничего не знаю. Болтали много чего. Например, утверждали, что ребенок — воплощение зла. На слухи накладывались верования майя. Но чаще всего повторяли одно: дескать, Роберж под башмаком у мальчишки. Убийство доказало, что и за самыми пустыми сплетнями порой кроется нечто серьезное.

— Что было потом? Робержа судили?

Иезуит отрицательно помотал головой. Это не был ответ на вопрос. Просто он давал ей понять, что больше ничего не скажет. Беседа окончена. Но Жанна и не думала двигаться с места.

— Если вы действительно хотите в подробностях узнать, что тогда произошло, — устало выдохнул он, — есть тут один человек. Очевидец событий. Она сможет рассказать вам о Роберже.

— «Она»?

— Росамария Ибаньес. Археолог. Она дружила с Робержем.

— Где мне ее найти?

— Она здесь, в Антигуа. Ведет раскопки в квартале Калье-Орьенте. Я вам нарисую. Это недалеко.

Монах взял у Жанны протянутые блокнот и фломастер. Он не скрывал радости от того, что навязчивая гостья наконец уберется восвояси. На лбу у него блестели капельки пота.

— А что насчет убийства? Индейская девушка, съеденная каннибалом? Что вам об этом известно?

Домициан протянул ей блокнот:

— Церковь Сан-Педро. Росамария Ибаньес. Работает на развалинах монастыря, это сразу за церковным зданием.

— Его сын? Hay Dios mio! Ничего подобного!

Росамария Ибаньес внешне походила на бомжиху. Сморщенное обезьянье личико. Пакля спутанных волос — ни дать ни взять волокна кокосового ореха. Мешки под глазами, как у алкоголички. Приплюснутый нос, толстые губы. На королеву красоты никак не тянет. Одета она была в знававшую лучшие времена куртку, большие, не по размеру, джинсы и красные сабо, похоже, свистнутые у какой-нибудь зазевавшейся туристки.

Она убежденно затрясла головой:

— Я отлично знала Робержа. Это был человек прямой, как колокольня. Никакого секса. Никаких вольностей с женщинами.

По-испански она говорила отрывисто, глотая половину слов, и Жанна напрягалась, чтобы ее понять. «Очень хорошо» в ее исполнении звучало как «оч-шо», а «добрый день» как «доб-де».

— А ребенок? Вы знали ребенка?

— Хуана? Конечно.

Хуан, а не Хоакин, взяла на заметку Жанна. Неужели она ошиблась насчет мальчика? Нет, быть того не может.

— Что это был за мальчик?

— Красавчик.

— Сколько ему было лет?

— Лет десять, что-то около того.

— У него были проблемы с руками?

— С руками? Нет. Что вы имеете в виду?

— Ничего, оставим это. Почему Роберж взял его с собой в Гватемалу?

— Хуан страдал нервным расстройством. Роберж не хотел бросать его одного в приюте в Формосе. Это в Аргентине.

— Что за расстройство?

— Что-то вроде аутизма. Точнее не скажу.

— А он не был… э-э… одержим демоном?

Росамария изобразила губами непристойный звук. Виртуозно изобразила, надо отдать ей должное.

— Бредни деревенщины! Аутизм традиционно вызывает страх. Этот синдром часто связывают с одержимостью. Особенно здесь. Знаете, что говорят про местных жителей? Что у них в одном кармане бог, а в другом — дьявол.