Разговор у нас, в отличие от других «переселенцев», пошел несколько иной. Григорий сразу попытался давануть на меня, в лучших традициях советской партноменклатуры. Наверняка машинально, по привычке, но здесь его эго усиливалось менталитетом носителя. Мне, прожившему при советской власти, всего лишь десяток детских лет было, по большому счету, наплевать на его былые заслуги и достижения. И поэтому я относился к Романову без всякого пиетета. Вежливо, но решительно, я пресек любые поползновения к доминированию. Получив достойный отпор, Григорий несколько отмяк и, даже извинившись (!!!), перешел на более конструктивный тон.

С Григорием Романовым мы обсудили вопросы создания акционерного общества, подготовили список людей, чьи капиталы составят базовый пакет инвестиций, обсудили первоочередность дел. Расстались довольно скоро, в принципе довольные друг другом. Однако я почувствовал, что дедуля подкинул мне крупную проблему в лице сего «вселенца». Властность так и перла из этого человека. Вот за ним нужен глаз, да глаз!

Но с другой стороны я понял, что, доверив такому человеку проект Транссиба, мы не прогадаем. Все будет сделано в кратчайшие (насколько удастся!) сроки, с напряжением всех сил и средств.

Решив, в первом приближении, глобальные, макроэкономические для данного времени вопросы, я стал дожидаться визита деда. Но он отчего-то запаздывал. Или, что более вероятно, уже вселился в кого-то там, в Санкт-Петербурге и сейчас усиленно занимался созданием базы для развертывания деятельности разведки.

В ноябре я из газет узнал, что Его Императорское Высочество цесаревич Николай с Божьей помощью закончил свой кругосветный вояж и в ближайшее время намеревается посетить наиболее крупные города своей Отчизны. Был в его плане поездки и Нижний Новгород. Еще в заметке писалось, что по пути следования цесаревич намерен встречаться с известными и достойными людьми, столпами общества. Дворянами, купцами, промышленниками и учеными. Что ж, дело благое. Но это, пожалуй, наиболее подходящий случай для того, чтобы, наконец, вступить в контакт с моим старым другом. Меня миновать ему вряд ли удастся — кто же откажется от встречи с таким «столпом», как "Стальной король" Рукавишников.

Рассказывает Александр Ульянов

— …так что честь имею, господа! — Я учтиво поклонился своим впавшим в столбняк товарищам и направился к выходу.

— Ты… ты просто трус, Александр! — Похоже Шевырёв. Надо же, я почему-то думал, что это будет или Осипанов, или Андреюшкин. Остановиться и попробовать объяснить им всё ещё раз? Да нет, глупо — только время зазря потеряю. А оно сейчас буквально несётся вскачь: я всей душой ощущаю, как секунды неумолимо осыпаются в огромную бездонную воронку, складываясь в минуты, часы, дни, унося с собой настоящее. И нужно попытаться успеть. Успеть, пока не станет совсем поздно, пока всё окончательно не пойдёт кувырком — прямиком в бездну.

Эх, господин Рукавишников, и принесла же вас нелёгкая! Как всё представлялось ясно и просто всего-то неделю назад. Есть великая ЦЕЛЬ, есть средства, благодаря которым её можно достигнуть и есть верные соратники, готовые встать рядом с тобой плечом к плечу. А теперь…

Перед глазами опять всплыл заснеженный перрон. Многоликая разноголосая толпа, свистки и рёв паровозов, тяжёлый стук колёс, клубы дыма и пара. И посреди этого вавилонского столпотворения я — несчастный, ошеломлённый студент, растерянно ощупывающий ловко порезанный каким-то умельцем карман в тщетной надежде отыскать там бумажник. Усатый городовой равнодушно выслушал мой сбивчивый рассказ, без особого интереса глянул на телеграмму о болезни матушки, и, молча пожав плечами, продолжил свой обход. Я едва сдержал обидные слова, готовые вот-вот сорваться с языка. Бесчувственный чурбан!

Слёзы бессильной ярости вскипели на глазах, и я не сразу понял, что кто-то вежливо тронул меня за рукав:

— У вас что-то случилось, сударь?

Вот так мы впервые и встретились с Александром Михайловичем. Тогда я по наивности решил, что совершенно случайно. Но это мне уже позже понятно стало, что всё не так просто, когда он, точно по волшебству, в мановение ока решил играючи все проблемы, участливо выслушав мой скорбный рассказ. По-волжски окая, он добродушно предложил поехать с ним — дескать, его компаньон всё равно не приехал во время, так почто билету зазря пропадать? Мои горячие благодарности он прервал решительным жестом и, шутя, пообещал всерьёз обидеться — никаких таких особых заслуг за ним нет. А не помочь земляку грех! Тем более, в такой печальный момент.

Путешествовал "купец и промышленник" — так скромно отрекомендовался мне Рукавишников — в просторном двухместном купе вагона первого класса. Сели, разложили вещи. Александр Михайлович велел проводнику принести чаю. Я попробовал было отказаться, но он мигом посуровел и прикрикнул на меня, точно на бестолкового мальчишку. И ведь что странно, вроде с виду он смотрелся как ещё совсем молодой человек, а противоречить ему отчего-то никакого желания не было. Излучал он какую-то непонятную властность и уверенность. И глаза… странные они у него — нет-нет, а мелькнёт в них что-то эдакое, чего, пожалуй, словами и не объяснишь. Словно другой человек перед тобой сидит. А может и вовсе не человек? Нет, серой от него точно не пахло! Да и ладаном тоже.

О чём говорили? Да по-первости ни о чём таком. Обычная беседа двух случайных попутчиков. А потом вдруг он ка-ак врежет: "И что, фракция ваша террористическая действительно что-то стоящее? Настолько, что на смерть за неё пойдёте?" — и голову так набок чуть-чуть наклонил и смотрит с такой откровенной насмешкой.

Я, признаюсь, так и обмер! Неужели, думаю, жандарм переодетый?! Ноги сразу ватными сделались, в голове пусто-пусто. И лишь одна мысль скачет: "Кто предал?!"

Рукавишников, видать, понял моё состояние, пересел поближе и сочувственно меня по плечу хлопает: "Оставили бы, вы царя-батюшку в покое. Он, сердешный и так скоро помрёт, зачем на себя лишнее брать?"

Здесь у меня рассудок окончательно помутился. Самым банальнейшим образом в обморок грохнулся, точно гимназистка-истеричка. Очнулся, Александр Михайлович меня по щекам хлещет и посмеивается: "Лучше уж я, чем полиция, правда?… Нет-нет, и мундир голубенький в шкафу у меня не висит". Я с силами кое-как собрался и спрашиваю:

— Кто же вы тогда такой?

А он пуще прежнего веселится.

— Сказал бы, да только всё одно не поверите, милостивый государь. Поэтому останемся при своих: промышленник я! И большего вам пока знать не след. Вот, может, чуток погодя — если договоримся?

— Договоримся? О чём?

Вот в этом месте он впервые посерьёзнел, испытующе на меня так глянул — словно всего насквозь увидеть хотел — и медленно так, врастяжку сказал:

— О многом. И о том, как Россию-матушку с колен поднять, и о том, что вы — конкретно вы, Александр Ульянов! — для этого сделать можете. Негоже жизнь на ерунду попусту тратить. Успеете ещё в Шлиссельбурге по эшафоту прогуляться. Ишь, выдумал — с помазанником божьим дуэлировать! — И такой жутью от его слов повеяло, куда там господину Гейне со всей его мистикой! У меня в тот момент горло, будто невидимой петлёй перехватило, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Главное, непонятно вроде говорит, а в душе после его слов что-то такое вдруг шевельнулось, точно давно позабытое наружу стремится.