— Что прекратить? — спросил Сэм, подойдя к жене. — Эзра, вызови сестру.

— Огонь.

— Тут нет никакого огня, — сказал Сэм и бережно взял Кимберли за руку. И тут же, на глазах Эзры, отдернул руку и стал трясти ею так, словно обжегся.

Кимберли безумно расхохоталась.

— Я же тебе говорила!

Эзра должен был броситься к двери, позвать медсестру, но не в силах был пошевелиться, его словно гвоздями прибили к полу. Глаза Кимберли сверкали страшным блеском. Казалось, внутри нее медленно разгорается пламя.

— Что за чертовщи… — в страхе пробормотал Сэм, пятясь к выходу из палаты.

Кимберли наклонилась вперед. Она стонала и обнимала руками живот.

— Это должно прекратиться, — процедила она сквозь стиснутые зубы.

Эзра успел подхватить ее, иначе бы она рухнула на пол, и заглянул ей в глаза. У него было такое ощущение, будто он смотрит в жерло вулкана за секунду до начала извержения.

— Сестра! Доктор! Срочно сюда! — кричал во всю глотку набежавший в коридор Сэм.

— Убейте его, — выдохнула Кимберли.

Ее дыхание было жарким, оно обжигало лицо Эзры. В следующее мгновение Кимберли без чувств рухнула на пол. Рядом с ней упала капельница.

Эзра перевернул Кимберли на спину. Кожа у нее была горячая, как раскаленное железо. Эзра был готов поклясться, что ее желтыми пылающими глазами на него смотрит кто-то другой.

— Отойдите! — крикнул врач и оттолкнул Эзру.

Санитары вкатили в палату носилки.

— Господи Иисусе! — воскликнул врач и стал дуть на обожженные кончики пальцев.

— Убейте его, — стонала Кимберли, горячо и прерывисто дыша. — Не могу больше терпеть!

— Лед! Нужно положить ее в ледяную ванну!

Медсестры убежали.

Эзра, не в силах оправиться от шока, сидел на полу рядом с Кимберли. Вдруг тело Кимберли начало содрогаться в конвульсиях. Она вцепилась руками в живот с такой силой, словно хотела сама вырвать из своего чрева ребенка, притянула колени к груди. На пол хлынули струи крови.

Медсестра подала врачу шприц, но у того так дрожали руки, что он не смог сделать укол.

— Я… не могу!

Сестра забрала у него шприц и попыталась сама сделать инъекцию. На этот раз игла вошла в мышцу руки Кимберли, но она в очередной раз содрогнулась от боли и шприц отлетел в сторону.

— Нужно обездвижить ее! Давайте фиксаторы! — прокричала сестра.

Живот Кимберли распухал, надувался, как воздушный шар.

— Убейте меня! — вопила она в агонии. — Убейте меня!

Она выгнулась дугой, запрокинула голову и издала крик, полный боли, гнева и отчаяния. От этого вопля Эзра похолодел до мозга костей, и ему почудилось, что к этому крику присоединился другой голос, он мог поклясться, что слышал его. Этот приглушенный жалобный голос исходил прямо из чрева Кимберли.

Даже врач и сестра замерли в шоке. Значит, тоже услышали.

А потом Кимберли замерла в полной неподвижности. Ее тело распласталось на залитом кровью полу, веки сомкнулись, рот открылся. Кончики ее волос потрескивали, как живые оголенные электрические провода… но вскоре и это прекратилось.

— Полная остановка сердца, — констатировал ошеломленный доктор.

И Эзра понял, что даже если бы медицинская бригада взялась реанимировать Кимберли, у них ничего не вышло бы.

И еще он подозревал, что после всего, что довелось пережить Кимберли, она бы предпочла остаться мертвой.

На протяжении дня Руссо мало чего ждал с нетерпением. Были быстрые инъекции морфия, который он вводил себе сам, нажимая на черную кнопку, лежавшую на кровати под его обгоревшей рукой рядом с красной кнопкой срочного вызова. Были сны, в которые он мог погрузиться. Ему снилось детство на окраине Рима, где он с друзьями лазил по древним развалинам. И еще были нежные прикосновения хорошенькой молодой медсестры по имени Моника.

Сегодня, меняя повязки, Моника рассказывала ему о своем вчерашнем свидании, а потом, нанося антисептические мази, поведала о последних новостях. Руссо нравилось смотреть в ее глаза, темные и яркие. Видимо, из-за того, что Монике приходилось постоянно работать с обгоревшими людьми, в ее глазах не было ужаса, когда она смотрела на Руссо.

— Доктор Баптисте сказала мне, — сообщила Моника, — что на следующей неделе вам начнут делать пересадку кожи.

— Да? — проговорил Руссо покрытыми черной коркой губами.

— Это хорошо, — заверила его Моника, осторожно приподняла его руку и нанесла свежую мазь на предплечье.

Боль все еще была очень сильная, и Руссо, нажав на кнопку, ввел себе очередную порцию морфия.

Моника заметила это и сказала:

— Простите. Знаю: больно безумно.

Руссо хотел бы сказать: «Нет, терпимо», но не мог. Моники осторожно опустила его руку и сказала:

— На сегодня все.

Он бы хотел, чтобы она осталась, побыла с ним еще немного, посидела бы около его кровати. Пусть бы она болтала, рассказывала, как прошел день, о своих дружках, о чем угодно. Но он понимал, что Монику ждут другие пациенты и другие дела.

В любом случае, после инъекции морфия Руссо должен был скоро заснуть. Если повезет, сны будут приятные. Не повезет — кошмары. Будет сниться трескучее пламя, падение с огромной высоты в бездонные пропасти. Увы, сон никогда нельзя было угадать заранее.

— Хотите, я опущу его? — спросила Моника, коснувшись края пластикового кислородного колпака.

— Теперь мне не надо будет смотреть на вас, — прошептал Руссо. — Поэтому опускайте.

Моника рассмеялась.

— Я выгляжу еще лучше, если на меня смотреть сквозь пластик.

Она опустила колпак так, что он закрыл лицо Руссо. Он не слишком горевал из-за этого. На что тут было смотреть, кроме Моники? На дверь? На дешевую репродукцию Ван Гога? Воздух под колпаком был свежий, прохладный, Руссо было легче дышать, и тихое урчание кислородного баллона успокаивало, оно немного напоминало шум морского прибоя.

На самом деле Руссо не понял, сколько прошло времени — пять минут? час? — когда он услышал, как дверь палаты открылась и закрылась. Он увидел через толстый пластик, что рядом с картиной Ван Гога кто-то стоит. Это была не Моника и не доктор Баптисте. Высокий человек в черном.

У Руссо ком подкатил к горлу.

Это был мужчина, очень бледный, со светлыми, нет, золотыми, блестящими волосами.

«Я пришел поблагодарить тебя», — услышал Руссо, хотя он не был уверен: то ли незнакомец произнес эти слова, то ли они странным образом запечатлелись у него прямо в сознании.