– Сказано, нет! Я дал слово. На кону – моя честь, моя профессиональная репутация.

– Ах, вот как? А не приходит тебе в голову, что найти Майну для нас все же важнее, чем какие-то закулисные игры, которые месяцами ведет наркоагентство? Впрочем, о чем это я? Ты же босс, тебе виднее.

Однако Роуленду было не до шуток. Его зеленые глаза наградили ее долгим холодным взглядом.

– Нет, все-таки я, наверное, не слишком доходчиво разъяснил тебе ситуацию. Запомни, Джини, стоит тебе только переступить черту, стоит потревожить мой источник, и я отстраняю тебя от работы над материалом. Навсегда. Ты больше вообще не будешь работать со мной.

– Ясно, – пробубнила Джини, недовольно дернув плечом. Она уже собиралась вернуться в дом, но было в Роуленде нечто едва уловимое, не совсем понятное, что заставило ее задержаться. Казалось, он ждал от нее еще чего-то. Джини замялась в нерешительности. Она знала, что ее манеры далеко не всегда можно назвать приятными. Тем более что она всегда не любила выслушивать наставления от мужчин. Слишком много их было в ее жизни – этих высокомерных наставлений, как работать, как думать, как писать, – которые она ненавидела всей душой. И безапелляционный тон Роуленда Макгуайра, диктовавшего ей условия, тут же заставил ее инстинктивно ощетиниться.

Между тем Роуленд определенно ждал чего-то. Он неподвижно стоял на краю подъездной дорожки, глубоко засунув руки в карманы плаща. Ветер трепал его темные волосы, поднимая их со лба, а зеленые глаза – таких чистых зеленых глаз ей еще ни у кого не приходилось видеть – по-прежнему спокойно смотрели Джини в лицо. Она по-прежнему читала в этих глазах неодобрение, даже разочарование и огорчение, как если бы непонимание таких элементарных вещей с ее стороны стало для него полнейшей неожиданностью. Но это не было типичной мужской твердолобостью. Неожиданно ей стало совестно. Роуленд ждал от нее вовсе не бесспорного признания его руководящей роли. Для него это было далеко не главным. Роуленд ожидал, достанет ли у нее мужества признать, что именно он, а не она, прав в данной ситуации.

– Извини, – обескураженно развела Джини руками. – Ей-Богу, я понимаю, каковы ставки в этой игре и что в ней главное. Честное слово, Роуленд, я не сделаю ничего, что могло бы навредить твоему источнику.

– Это было бы очень опасно, – обронил он, и что-то в его голосе неприятно поразило Джини.

– Опасно? Ты имеешь в виду, для меня?

– Нет, что ты. Во всяком случае, надеюсь, что нет. Опасность возникла бы в первую очередь для моего источника.

– То есть он лишился бы «крыши»? Нет-нет, Роуленд, я прекрасно понимаю, ни за что в жизни я не пошла бы на это.

– Позволь мне напомнить тебе одну вещь: Агентство по борьбе с наркотиками не станет посылать в Амстердам своего человека лишь затем, чтобы следить за каким-то паршивым голландским химиком, какой бы экзотической и опасной ни была его продукция. Амстердам – крупный перевалочный пункт контрабанды героина и кокаина. За минувшие двенадцать месяцев, по самым скромным подсчетам, через этот город было перекачано наркотиков на пять миллиардов долларов. Когда речь идет о таких деньгах, ставки в игре немыслимо высоки, а соответственно и риск для «полевого» агента. Думаю, что объяснять здесь больше нечего. Щеки Джини вспыхнули.

– Нет. Конечно, нет. Это даже хорошо, что немного приструнил меня. Прости, что говорила с тобой в таком тоне. Согласна, я спешу, тороплю события, но зачастую бывает так трудно совладать с собой. Иногда я становлюсь просто одержимой. Мне уже не раз говорили об этом. Но ничего, кажется, я понемногу исцеляюсь от этого недуга.

Взгляд Роуленда потеплел. Уже на пути к машине Линдсей он внезапно остановился.

– Извини, что спрашиваю, но не могу справиться с любопытством. Интересно, кто же именно говорил тебе о твоей импульсивности? Наверное, Макс?

– Нет. Отец. Причем не один год. Да и Паскаль не упускал случая пройтись по этому поводу.

В ее словах он уловил явную горечь, однако ничего не сказал. Просто бросил на нее внимательный взгляд и сел в машину, чтобы в следующую секунду пуститься в дорогу. Обратно в Лондон.

«Необычный он человек, – подумала Джини. – Ни на кого не похож». Определенно, он тоже был способен на поступки, граничащие с безрассудством, и это роднило их. По пути сюда Линдсей немало рассказывала ей о Роуленде. В ее повествовании он представал человеком в высшей степени наглым и высокомерным. Интересно, изменила ли с тех пор Линдсей о нем свое мнение? Что касается Джини, то ей точка зрения подруги сейчас казалась абсолютно неверной.

За то короткое время, что она знала Роуленда Макгуайра, у нее уже дважды случались с ним стычки. Ей не слишком приятно было вспоминать эпизод на кухне у Макса, когда он обрушился на нее с обвинениями в бездушии. Тем не менее у него единственного из всех присутствующих достало смелости высказать то, что было у всех на уме. И Джини не могла не восхищаться этим поступком. «Нет, он не наглый, – подумалось ей. – Скорее бескомпромиссный».

Возможно, она никогда не признается ему в этом, но случай на кухне очень многому ее научил. Джини и сейчас чувствовала себя в долгу перед Роулендом за его гневную отповедь. Его злые слова словно током ударили ее, встряхнули, помогли выкарабкаться из той трясины отчаяния и безразличия, в которой она медленно увязала уже несколько месяцев. Она не могла без стыда вспоминать о том инциденте – вот и сейчас ее лицо залила краска, – но к этому болезненному ощущению примешивалось теплое чувство благодарности. Роуленд Макгуайр наставил ее на путь истинный. Благодаря ему она вновь обрела себя.

«Надо бы позвонить ему, когда вернусь в отель, – решила она. – И еще Паскалю». А пока оставалось только еще раз посмотреть на часы. Стрелки уже приближались к четырем. Фрике запаздывала.

* * *

Расстегнув сумку, Джини вынула фотографию Аннеки. По словам матери, этот снимок был сделан в фотостудии, когда девочке исполнилось четырнадцать лет. Это был последний день рождения, который Аннека успела отметить. С тех пор и до гибели Аннеки не прошло и года.

Хорошенькая девочка с ангельским личиком смотрела прямо на Джини. Льняные волосы короткие, как у матери. Челочка аккуратно подстрижена. На ней было строгое платье, в котором Аннека выглядела моложе своих лет. Как и Майна, Аннека вполне могла сойти за двенадцатилетнюю: тоненькая, плоскогрудая, улыбается натянуто, несмело, словно стесняется объектива камеры.

– Она ненавидела этот портрет, – внезапно раздалось сзади. – Просто терпеть не могла.

Подняв голову, Джини увидела рядом с собой Фрике. В руках у нее был футляр для скрипки. Состроив презрительную гримасу, юное создание уселось за стол. Фрике налила себе кофе и тут же, уставившись на Джини, закурила сигарету.

– Совсем на нее не похоже. Нарядили, как куклу. – Джини снова почувствовала, как по ней пополз медленный, изучающий взгляд Фрике. – Такие вот дела. Как, говоришь, зовут девчонку, которая пропала на этот раз, Майна, что ли? У тебя есть с собой ее фотография?