Хорнрак только пожимал плечами. По ночам он слонялся по коридорам, разглядывал старые машины, похожие на дикие абстракции, шепотом разговаривал со скульптурами… и не открывал, когда стучали в дверь.

В день отъезда ему все-таки пришлось покинуть свою комнату, прервав созерцание собственного отражения в зеркале.

В тот день пошел мокрый снег. Полосатые палатки на уличных рынках впитывали его и тяжелели, сточные канавы заполнялись липкой слякотью. В день отъезда они удостоились видения. Гробец-карлик вспомнил легенду, которая родилась с его подачи много лет назад. У злополучной экспедиции появился самый настоящий дух-покровитель… или скорее предводитель.

Впервые этот призрак — если его можно назвать призраком, — которому было суждено сопровождать их в течение всего путешествия вплоть до его весьма странного завершения, появился в Вирикониуме, в тронном зале. Кроме Целлара-птицетворца, при этом присутствовал только Хорнрак. Метвет Ниан решила наблюдать за отъездом с Врат Нигга и заранее отправилась туда. Эльстат Фальтор беспокойно прохаживался по внешнему двору, там же находилась Фей Гласе и лошади. Гробец-карлик всю ночь трудился в своей кибитке — вспышки жаркого белого пламени плясали по ее откидным бортам под унылый перестук молотка — и теперь дремал в каком-то углу. Еще не рассвело, дворец напоминал огромную пустую раковину, где в холодном воздухе само с собой перекликается эхо.

Целлар предпринимал очередную попытку связаться со своими машинами в подземелье под эстуарием и теребил желтыми пальцами бороду.

— Бурый, зеленый, отсчет, — прошелестел он, и по ложным окнам тронного зала, щебеча, стайкой летучих мышей пронеслись серые тени.

Кажется, такого результата Повелитель Птиц не ожидал.

— Вы ничего не заметили? — спросил он нетерпеливо. — Мне нужны новые сведения!

— Не тяни, старик, — без всякого выражения отозвался Хорнрак, зевнул и потер лицо, чувствуя неясное напряжение в мышцах шеи. «Все потому, что встал ни свет ни заря», — подумал он. Как и у Фальтора, предстоящая поездка вызывала у него сильное беспокойство. Даже если бы разобраться в причинах этого беспокойства было легче, это ничего не меняло. Проведя последние сутки наедине со своей раной, ножом и зеркалом, наемник с удивлением обнаружил, что больше не жалеет о разрыве с Низким Городом. Теперь ему лишь изредка вспоминался мальчик, оставшийся на рю Сепиль, и горький запах мертвых гераней. Вместо этого Хорнрак с каким-то бесстрастным упорством вглядывался в будущее. Он был одержим одной идеей, и ее судьба крайне его занимала. Прежде эту одержимость удавалось держать в определенных рамках… но теперь эти рамки то ли раздвинулись, то ли сместились.

Он начал разминать шею. Старик что-то капризно бормотал. Воздух под потолком тронного зала начал светлеть, пошел слоями. Бледный розово-желтый свет сочился сквозь стрельчатые окна в его крыше. Слишком рано для рассвета.

— Новые сведения!..

— Не тяни, я сказал!

— Отменить все операции, — произнес мягкий вкрадчивый голос. Он доносился откуда-то сверху. Потрясенный, Хорнрак огляделся по сторонам. Послышалось хихиканье.

— Что за чудный кусок мяса!..

Розово-апельсиновые пласты света под сводом зала начали сереть и сворачиваться в сгустки и жгуты, похожие на слизней. Они плавали, мягко сталкиваясь друг с другом, точно клецки в теплом бульоне… После пары минут медленных приливов и отливов они слились, образовав плотное дольчатое ядро, которое понемногу принимало грубые очертания человеческой Фигуры. Хорнрак с отвращением наблюдал за этим процессом, отмечая, как одни дольки вытягиваются, превращаясь в Руки и ноги, другие набухают и выпячиваются. Казалось, что-то попало в эластичный мешок и пытается выбраться. Наемник поймал взгляд Птицетворца, который озадаченно смотрел вверх, и саркастически фыркнул.

— Ты закончил свою хиромантию, старик?

Целлар нетерпеливо отмахнулся.

— Тише!

Человек, висящий в воздухе у них над головами — если это можно назвать человеком — был одет в черное… Скорее всего, эта грубая потрепанная ткань была черной лет сто назад, когда подобный фасон еще не вышел из моды — по крайней мере в Городе. Бледную, с призеленью кожу покрывали морщинистые серебристые нашлепки — в тех местах, где ее удавалось разглядеть. Лицо закрывала плотно прилегающая черная маска… впрочем, это мог быть и дыхательный аппарат, судя по многочисленным трубкам и хоботкам, торчащим из нее. Четыре черных ремня, вдавливаясь в раздутую плоть его щек, соединялись где-то на затылке, теряясь в копне соломенных волос, разметавшихся вокруг головы. Он был чрезвычайно тучен, словно почти всю жизнь провел в некоем пространстве, где не действуют привычные для человека условия. Его необъятные ягодицы маячили у них над головами, словно пара туманных лун, под звук скупого монолога, заумного и бессмысленного — во всяком случае, уловить смысл этих слов представлялось крайне затруднительным.

— Я сижу здесь — старый человек, меня обдувает ветрами Neant — Prima convien che tanto il ciel, давным-давно, как кит, выброшенный на мель, посреди белого растрескавшегося пространства… Сто лет жемчужной тишины в саду на задворках мира… Я лежу на пронизывающем ветру… — последовал немыслимый набор звуков, — вкушаю манну в тени крыльев, пронизанных тонкими жилками — perch' io indugiai al fine i buon sospiri… и ради чего? Ради ВОЙНЫ! Теперь — ТЕПЕРЬ — они роются в великих заклинаниях, что позаимствовали в моей чудом спасенной душе. Ах! Бойтесь смерти из воздуха! Какой прекрасный кусок мяса, во имя всего святого!

И так далее. Временами слова перемежались ревом боли или гнева, когда толстяк, медленно перекатываясь от одного угла зала в другой, делал попытку придать своей необъятной колышущейся туше правильное положение или изменить высоту относительно пола. Время от времени его тело переставало казаться бесплотным. В такие моменты он молотил что-то кулаками и размахивал руками — то ли привлекая чье-то внимание, то ли для того, чтобы удержать равновесие в той странной среде, в которой плавал. Потом зал наполняла отвратительная вонь, и оно снова начинало расплываться, словно покрываясь слизью.

Было очевидно, что воздух Земли не может поддерживать такую массу — скорее всего человек находился в некоем таинственном сосуде… или в ином измерении. Когда он исчезал, с ним исчезал и его голос — слабел, отдаляясь и искажаясь, словно кто-то создавал помехи, пытаясь его заглушить.

Целлар-птицетворец, казалось, был ранен в самое сердце.

— Я здесь ни при чём! Я не виноват! — закричал он, дрожа не столько от старости, сколько от волнения. — Хорнрак, это и есть тот голос с Луны!

— Да хоть из сортира, — вполголоса буркнул наемник и добавил: — Цирковой осел заговорил…

— Я слушал вас много ночей подряд, — начал Целлар, обращаясь к летающему человеку. — Что вы хотите мне сказать? Говорите!

— Blork, — булькнул летающий человек.

Похоже, старик был ему глубоко безразличен. Зато призрак начал решительно бороться за внимание Хорнрака. Его рыбьи глазки, одновременно бесхитростные и подозрительные, поблескивали из-за темного стекла его маски. Подкатившись к наемнику, он застенчиво подмигнул ему, словно намеревался обратиться с чрезвычайно серьезной, но весьма деликатной просьбой… только для того, чтобы беспомощно завалиться набок, подобно разлагающейся китовой туше, не успев договорить до конца.