но именем свободы мы станем его поддерживать?

— И тем не менее, Дент прав, — спокойно сказал Джардин. — Решения палаты не имеют юридической силы.

Чарльз Кинг потер виски.

— Позвольте вам, джентльмены, напомнить, что речь идет о голове Панхиквы. Всем нам он был добрым другом, и его коллеги по гильдии придут умолять нас сохранить ему жизнь. И что же, мы, как формалисты, им откажем?

— Ай, перестаньте! — отмахнулся Слейд. — Ради бога, избавьте нас от ваших турецких мелодрам! Не будь вы так зелены, вы бы вмиг поняли, что…

— Господа, господа! — вмешался Джардин. — Призываю вас к сдержанности. Возможно, мы расходимся во взглядах на это дело, но сейчас, конечно, не время и не место их высказывать.

В комнату вошел стюард и что-то шепнул ему на ухо. Джардин кивнул.

— Представители гильдии прибыли. Прежде чем их пригласят, хочу напомнить: какими бы ни были наши личные мнения, от имени Палаты выступит мистер Линдси, только он и никто другой. Надеюсь, это понятно?

Джардин всех обвел взглядом, остановив его на Чарльзе Кинге.

— Вот, значит, как? — Глаза Кинга сердито сверкнули. — Между собой вы уже все решили?

— И что, если так? — спокойно сказал Джардин. — Мистер Линдси председатель, он уполномочен говорить от нашего имени.

Кинг гадливо сморщился.

— Что ж, прекрасно. Давайте покончим с этим представлением. Пусть мистер Линдси говорит что хочет.

Когда в дверях появился стюард и возвестил о прибытии членов гильдии Ко-Хон, все поднялись. Делегацию из четырех купцов возглавлял старейшина Хоуква. Все они были в традиционных официальных одеждах: шарики и кисточки на шапках и цветные вставки на халатах отмечали их высокий ранг.

В иное время комнату огласили бы шумные приветствия обеих сторон, но сейчас делегация застыла на входе, лица купцов были строги и неулыбчивы, словно отдавая дань серьезности ситуации. Слуги расставили стулья в два ряда, развернутых друг к другу. Китайские купцы проследовали к ряду из четырех стульев и чопорно уселись, сложив на коленях руки, невидимые под широкими рукавами, легкое трепетание которых выдавало волнение их обладателей.

Без обычных предисловий и вступительных речей китайский толмач вручил бумажный свиток мистеру Линдси. Сломав печать, тот обнаружил послание на китайском, но переводчик Фирон был рядом, он принял свиток и скрылся в приемной.

Его не было добрых полчаса, и все это время в комнате царило молчание. Гости отвергли приготовленное для них угощение — взбитые сливки с вином и сахаром, пирожные, пирожки, шербет — и сидели неподвижно, глядя прямо перед собой. Чарльз Кинг попытался завязать беседу, но тотчас сник, видя суровые лица своих визави.

Все в этой комнате прекрасно помнили бесчисленные банкеты, приемы в садах и лодочные прогулки, на которых дружно выпивали и судачили. Все присутствующие свободно владели местным жаргоном, на котором, случалось, обсуждали то, о чем не станешь говорить с женой: любовниц, гороскопы, работу кишечника и финансы. Но сейчас никто не произнес ни слова.

Крайним слева сидел худой аскетичный Хоуква, который подарил Бахраму его любимый письменный стол. На правом краю был Моуква, доверивший Бахраму покупку жемчугов к свадьбе своей дочери; центр ряда занимал Мохейква, человек настолько порядочный, что однажды вернул клиенту деньги за всю партию чая, в которой один ящик оказался с некачественным товаром.

Взаимные доверие и доброжелательность тех и других были крепки тем, что стали своего рода мостами через неодолимые пропасти языка, верования и происхождения; но хоть память об этих узах была жива в каждом из сидевших сейчас напротив друг друга, ни следа ее не отразилось на их лицах.

В ожидании доклада переводчика атмосфера в комнате как будто наэлектризовалась. Наконец Фирон вернулся.

— Виноват, я не успел перевести послание целиком, но попытаюсь передать его суть, — сказал он, обращаясь к мистеру Линдси. — К счастью, во многом оно повторяет прежние заявления гильдии.

— Приступайте, Фирон. Мы все внимание.

Переводчик стал читать:

— «Мы, купцы гильдии Ко-Хон, раз за разом посылали вам, господа, тексты законов и эдиктов, регулирующих торговлю в Кантоне. Однако вы сочли их неважными и отбросили в сторону, не уделив им толики внимания. Недавно власти захватили груз опия, который господин Иннес намеревался тайком доставить в город. В результате один наш коллега был приговорен к публичному стоянию в колодке. Вы сами, господа, это видели или хотя бы о том слышали».

Бахрам поежился — видение приятеля, согнувшегося под тяжестью канги, и сейчас его мучило. Скольких чиновников Панхиква подмазал за все эти годы? Скольким принес корм в клюве? Вероятно, на подкуп он потратил миллионы таэлей, и даже те, кто его арестовывал, в свое время, наверное, поживились от его щедрот. Однако все это не спасло его от колодки.

Фирон продолжал читать:

— «Надеясь получить небольшую прибыль от торговли с вами, господа, мы учредили фактории, дабы все происходило мирно и к обоюдной выгоде. Однако чужеземцы, занимающиеся контрабандой опия, то и дело ввергают нас в беду. Спросите себя, господа, как вы себя чувствовали бы на нашем месте? Среди вас наверняка есть здравомыслящие люди. Сейчас торговля замерла, и прежде чем ее возобновить, мы вынуждены выставить новые условия, поскольку больше не намерены страдать из-за чужих злодеяний. Отныне о всяком иностранце, попытавшемся ввезти опий или другой запрещенный товар, будет немедленно доложено властям, дабы с ним поступили по закону и отказали ему в проживании в фактории. Нынче его превосходительство губернатор Кантона издал указ о выдворении из города чужеземного купца Иннеса, контрабандой ввезшего опий».

Бахрам невольно взглянул на Иннеса, который убито смотрел в окно. В душе шевельнулось сочувствие к этому человеку: ведь если б не его молчание, перед Бахрамом тоже маячила бы перспектива изгнания из Кантона навеки.

Каково это — больше никогда не увидеть майдан, навсегда лишиться права ступить на эту землю? Возникло небывало четкое понимание того, что Китай — неотъемлемая часть его жизни, и дело не только в торговле, ибо именно здесь, в Кантоне, он всегда был по-настоящему живым, именно тут он научился жить. Без убежища Города чужаков он бы остался вечным узником дома Мистри, человеком, с которым никто не считается, неудачником, презираемым бедным родственником. Китай избавил его от этой доли, дав ему богатство, друзей, социальное положение, сына; именно в Кантоне он изведал любовь и подлинное счастье плотских утех. Не будь в его жизни этого города, он бы стал призраком, не отбрасывающим тени.

Бахрам понял, почему Иннес так упорствовал в своей невиновности — только это давало шанс остаться в Китае и Кантоне. Он легко мог выдать подельников, но это означало бы признание вины, за