Байбарак тоже решил остаться. Казаки моего орудия, среди них были раненые, ответили:

– Никуда мы не уйдем. Мы пойдем с батареей до конца.

Недаром я начал опрос со своего орудия. Следуя этим примерам, все легкораненые и в других орудиях решили остаться. Я был доволен. Батарея еще держалась и даже держалась крепко вместе. Я подошел к повозке, на которой лежали Скорняков и Абрамов. Абрамов бредил, Скорняков был слаб, но в памяти. Я ему рассказал, что произошло, и успокоил, что батарея цела.

Погодин

Пока мы с Казицким сколачивали батарею и работали не покладая рук, прибежал солдат-пулеметчик.

– Капитан Погодин вас требует, господин поручик, – сказал он мне.

– Скажи ему, чтобы он катился к черту.

– Князь Авалов с ним.

– Сейчас не могу, приду, когда освобожусь.

Этого еще не хватало. Известно, что от Авалова никакой помощи, а одни разносы. Кто его известил? Наверное, этот бездельник Погодин.

Я повел вновь созданную трехорудийную батарею в поводу и поставил ее в выемку-кратер громадного холма-кургана. Это была хорошая полузакрытая позиция. Передки и коноводов увели на закрытый склон кургана.

7-я батарея хотела было встать рядом с нами, но тотчас же прилетели две гранаты, и 7-я быстро снялась и ушла. Нас же красные не беспокоили, несмотря на то что мы были совсем рядом с 7-й, но в кратере. Красные нас не видели. Убедившись, что батарея хорошо стоит, мы с Казицким пошли к Авалову, который разговаривал с Погодиным внизу под курганом. Я подошел, встал смирно, приложил руку к козырьку и начал рапорт.

– Ваше превосходительство, вторая конная генерала Дроз…

Авалов не дал мне докончить. С яростью набросился на меня:

– Поручик, у вас никакого воспитания. Вы меня прерываете, когда я говорю с вашим начальником.

Я даже рот открыл от изумления: Погодин, и наш начальник?! Вот-те здрасте. Авалов же повернулся к Погодину, делая вид, что я больше для него не существую.

– Итак, капитан, вторая батарея фактически больше не существует?..

Но я снова его прервал и весьма решительно.

– Вторая батарея находится на позиции, ваше превосходительство, и она готова к бою.

Настала очередь Авалова раскрыть рот. Он некоторое время смотрел на меня с удивлением.

– Где находится батарея?

– На вершине кургана.

– Я должен посмотреть.

– Идемте… Мне хотелось бы отплатить красной батарее, которая нам насолила.

Авалов молча прошел по батарее, внимательно все осмотрел и ушел молча, не кивнув мне даже головой, не сказав даже до свидания и, конечно, не поблагодарив за быстрое восстановление батареи. Ему казалось, что наконец-то осуществилась его мечта нас расформировать, да еще по необходимости, из-за потерь. А тут вдруг какой-то подпоручик и прапорщик из разбитой батареи создали новую, да еще в течение часа. И он, инспектор конной артиллерии, оказался в глупом положении.

Мы стреляли по красной батарее, и она замолчала. Хоть я ничего не видел, она хорошо спряталась, но у меня была уверенность, что мои гранаты упали в ее близости.

Под вечер на той стороне реки, на горизонте, громадная красная колонна шла вправо. До них было верст восемь.

Ко мне подошел полковник Псел, командир сводного 12-го полка.

– Разбейте эту колонну вдрызг.

Ужасно не люблю, когда люди, ничего не понимающие, вмешиваются. Но что делать? Отказать нельзя. Все же Псел. Ведь если бы была возможность, я бы не стал дожидаться его разрешения и сам бы открыл огонь. Но стрелять нужно на пределе, что неточно и портит орудие. Снарядов же мало. Подкопали сошник, чтобы задрать ствол на 43 градуса, и пальнули два раза. У меня бинокля не было, был вечер. Но как будто гранаты упали неплохо. Но Псел остался недоволен.

– Я же вам сказал разбить колонну вдрызг, а не постреливать.

Я не стал ему объяснять, предпочел смолчать и прекратил стрельбу. Что-то сегодня все мной недовольны.

После того как Авалов ушел, Казицкий предстал передо мной красный как рак.

– Вы слыхали, что сказал Авалов? Погодин наш начальник, командир батареи! Я этого так не оставлю. Я пойду к Авалову и ему скажу. Почему вы промолчали? Надо было сказать, что он трус и бездарный. Солдаты не будут его слушать. Батарея развалится.

– Успокойтесь, пожалуйста. Я ничего не сказал Авалову, потому что был сам огорошен этой неожиданной мыслью: Погодин, который и своим пулеметом плохо командует, вдруг командир батареи?!. Но мы это устроим по-семейному, без шума. Я поговорю с Погодиным и посоветую ему не рыпаться.

– Я хочу при этом присутствовать.

– Хорошо. Идемте.

Я пошел к Погодину и ровным голосом, без крика ему сказал, чтобы он и не мечтал командовать батареей. Я ему батарею не отдам. А если он все же будет настаивать, то мне придется отдать приказание солдатам его не слушаться. Казицкий это подтвердил. Погодин выслушал молча и потом на нас дулся. Не знаю, жаловался ли он Авалову. Возможно. Но знаю, что Авалов справлялся обо мне и Погодине у Колзакова и у больного Скорнякова. Скорняков вполне меня одобрил. Думаю, что и Колзаков меня одобрил, он же знал Погодина.

Во всяком случае, нового командира нам не прислали и предоставили нам с Казицким выпутываться самим, и мы в общем неплохо выпутались. Никто мне не поручал командование батареей, кроме Казицкого. Просто я взял власть в свои руки, и все нашли это нормальным, кроме Погодина. Я нечестолюбив и другому бы уступил с радостью, но не Погодину. Если хотели сохранить батарею, то нужно было, чтобы Погодин до нее не касался. Пулеметчику вольноопределяющемуся Вильбуа я сказал, чтобы он стрелял из пулемета, если нужно, не считаясь с Погодиным.

Беря на себя командование в такое исключительно трудное время, я сознавал, что беру на себя крест, может быть, не по силам. Но я считал это моим долгом. Ведь никого другого не было. Несмотря на то что меня все ругали, я все же спас батарею от красных, от Авалова и от Погодина.

Тихое бегство

Считая от Ново-Корсунской станицы, наше отступление превратилось в бегство. Но в медленное бегство. По кубанской грязи не побежишь. Она хватала орудия за колеса и не выпускала их. На колеса наворачивались сплошные грязевые круги. Лошади останавливались от тяжести. Приходилось то и дело очищать колеса, но этого хватало ненадолго. Как назло, начались дожди, и дороги превратились в хляби. Чтобы облегчить повозки, мы мобилизовали другие и разложили грузы. Но это значительно увеличило наш обоз, и все время одна из повозок застревала. Надо было возвращаться и ее вытаскивать. Только эту вытащили, застревала другая, и так все время.

По очереди мы были с Казицким впереди батареи: один узнавал дорогу, другой был в конце колонны. Этому приходилось плохо – он должен был вытаскивать застрявших. Обоз нас очень задерживал. Нужно было самому слезать в грязь, тогда и солдаты слезали выпрягать упавшую лошадь, поднимать ее, снова запрягать. Толкать, тянуть, пихать. Конца этому не было. Люди и лошади так переутомились, что засыпали, лишь только батарея останавливалась. Нужно было все делать самому, тогда и солдаты следовали нехотя примеру.